Старик замолчал и в глубокой задумчивости опустил голову.
– И как подумаешь, чудно выходит! – продолжал он после короткого молчания. – Восемнадцать лет пропадал человек; думали, помер, слух такой был, ан вышло не то, жив, и мало того жив, сам объявился.. Надо только умеючи взять, а сделать этого окромя вас, ваше благородие, некому.
Затем-то я и приехал к вам, чтобы, стало быть, известить вас обо всем, как следует. . Надеялся, не откажетесь. Ну, а теперь, как вы к тому же и сродственником приходитесь, то и подавно, беспременно вам, а не кому другому за это дело взяться надлежит. .
– За какое дело? Говори яснее, я тебя что-то, брат, понимаю плохо! Про кого ты говоришь?
– Про кого? Ни про кого иного, как про убийцу проклятого, князя Каталадзе.. Ведь он здесь! 18 лет о нем не было ни слуху, ни духу, а теперь вдруг выискался. Во всем святая воля Божья. . Вы, ваше благородие, вглядитесь позорче в рожу-то его злодейскую, припомните, не видели вы кого похожего? Да и вы, ваше благородие, – обратился
Сударчиков к Рожновскому, – извольте тоже поглядеть. Вы также его видали, еще недавно; не таким, правда, а много старше и одежда на нем другая, не та.. Только если вглядеться попристальней, то узнать можно!
Заинтересованные словами Сударчикова донельзя, Воинов и Рожновский принялись внимательно разглядывать фотографию. Сударчиков, дрожа от волнения, не сводил с них глаз, как бы гипнотизируя их своим взглядом.
– Ну, брат, воля твоя – не могу узнать! – произнес
Воинов. – Каталадзе был грузин, а это уже известная истина: все грузины на одно лицо, как родные братья.
– Постойте, постойте, – заговорил Рожновский, в свою очередь пристально вглядываясь в фотографию. – Я, кажется начинаю узнавать. Неужели он?
Поднял Осип Петрович глаза на Сударчикова, – тот торжествующе кивнул головой.
– Да кто он? – с легким раздражением спросил Воинов.
– Кто? Муртуз-ага. Неужели не узнаете? – сказал
Рожновский.
При этих словах Воинов даже с дивана вскочил.
– О, я дубина! – закричал он, хлопнув себя по лбу, – не мог догадаться сразу.. Гляжу, что-то кого-то как будто бы и напоминает, а кого, хоть убейте, не домекнулся.
– Мудреного нет, ваше благородие! – обратился к нему
Сударчиков. – Я сам сколько раз видел его здесь и ни разу в голову не пришло. А тут вот как-то на днях стоял я у парома, а он с нашей барышней к парому подошел; стали и разговаривают промеж себя; он наклонился к самому лицу
Лидии Оскаровны, шепчет что-то, а сам улыбается. Глянул я как-то, и вдруг меня осенило, словно пелена с глаз упала.
Припомнилось мне, что, почитай, точь-в-точь и тогда так же было: шел я в тот день рощицей, что за городом нашим росла, гляжу, навстречу мне покойница Людмила Павловна идет под ручку с князем и вдруг приостановились на тропинке, он ей что-то на ухо шепчет, а она головой качает, а сама улыбается.. Ну, словом, совсем так же, как и теперь, только заместо Людмилы Павловны, Лидия Оскаровна.. И
так мне тогда лицо его запомнилось, что все время забыть не мог, как он глазища таращил да губы крутил. . Глянул я на Муртуз-агу: батюшки светы! то же лицо, и глаза, и губы, тут-то я и признал его.
– Ты, стало быть, очевидцем всей этой истории был? –
спросил Воинов.
– Тоись, как вам доложить? Настоящего-то я не видел, как, значит, князь капитана нашего полосонул; я уже опосля пришел, минут этак с пяток. . Подхожу к казармам, гляжу: от угла денщик капитана, Лошаденков, бежит. Капитан жил от казарм неподалеку.. Бегит, стало быть, Лошаденков, а сам стены белее; завидел меня, замахал руками, лопочет что-то, а что, не могу понять. Рассердился и в ту пору на него крикнул, кажись, еще и по затылку слегка смазал: «Что ты, бесов сын, стрекочешь, уразуметь ничего невозможно!» А он мне: «Бегите, господин фельдфебель, до нас, у нас дело большое приключилось, князек капитана зарезал». Как сказал он мне эти слова, и света Божьего не взвидел. . Ударился бежать резвей мерина, добег, гляжу, в саду недалеко от лестницы лежит капитан на спине, китель весь в крови, кровь под ним, кровь около.. Удивительное дело, сколько крови было.. Тут же и барыня, бьется головой об землю, кричит не своим голосом. . Наклонился я над капитаном, гляжу: еще дышет, глазами по сторонам поводит тихо так, точно озирается, лицо же такое страшное, серое, осунулось, узнать нельзя. Увидал меня, губами шевелить зачал. Приник я это ухом к самому его лицу, прислушиваюсь, стараюсь понять, что такое говорит он мне.