Сначала никак разобрать не мог, насилу-насилу расслышал. «Умираю... – грит, – возьми мою руку, помоги крест сделать». Взял я его руку, он персты сжал, и я его рукой крестное знамение начал делать.. Только донес до левого плеча, чувствую, рука сразу потяжелела, холодеть начинает и ровно бы деревянная стала. Глянул я ему в очи, а на них словно бы туман лег, помутились, зрачки такие светлые, неподвижные.. Вижу я, помер наш капитан, царство ему небесное.. Опустил я его бережно на землю, перекрестился, а тут в скорости народ сбегаться зачал. . Шум, смятение; что, как. . А про убийцу-князя забыли.. Схватились, часа уже должно два спустя, кинулись туда-сюда, а его и след простыл. . Разослали по всем концам и пеших и конных, не тут-то было, как скрозь землю провалился! На другой день командир полка телеграммы послал, чтобы на турецкой границе караулили, одначе и там ничего. Спустя месяц уведомили полк, быдто где-то около границы нашли труп человеческий, весь изъеденный волками, по приметам похожий на князя. Сейчас же послали одного офицера из полка удостовериться. Тот приехал, выкопали из земли труп, а он уже загнил весь.. Затошнило офицера, не стал разглядывать, а чтобы покончить дело разом, вернувшись, доложил, быдто действительно это князь был. На том и дело покончилось.
– Что же нам теперь делать? – спросил Воинов, с недоумением поглядывая на Рожновского и Сударчикова
– Арестовать, ваше благородие, как он только приедет, и сдать полиции! – предположил последний.
– Не годится, – тряхнул головой Рожновский, – оснований нет. Одного свидетельства Сударчикова недостаточно. Согласитесь сами: с того дня, как вся эта история случилась, прошло около двадцати лет, – за такой долгий период времени Сударчиков мог забыть, как Каталадзе и выглядел-то, а не то чтобы узнать его в новой совершенно обстановке.
– Я, ваше благородие, не забыл, да и как было забыть, когда все это происшествие на моих глазах случилось?! Я и по сей час все будто бы глазами своими вижу! – немного обиженным тоном заявил Сударчиков.
– Да разве я тебе не верю? – нетерпеливо махнул Рожновский, – но не обо мне речь; я говорю не про себя, а про других. Другие не поверят, скажут: «Старик из ума выжил, померещилось ему сослепу». Не забудьте, ведь князь официально считается умершим, дело окончено и вновь возбуждать его никому не сладко. Ко всему этому прибавьте и то обстоятельство, что Муртуз-ага человек влиятельный, богатый, правая рука правителя Суджи Хайлар-хана, и затронуть его не так просто, как вам кажется.
Сейчас со всех сторон явятся прошеные и непрошеные заступники, подымется гвалт и в конце концов вас же обвинят и, чего доброго, подвергнут взысканию.
– Стало быть, по-вашему, оставить его гулять на свободе? – горячо воскликнул Аркадий Владимирович.
– Пока – да, но учините за ним зоркий надзор и как только он появится здесь тайно, помимо таможни, задержите как нарушителя границы. В то время, когда мы с него будем снимать допрос, Сударчиков пусть заявит свое показание о тождестве Муртуза с князем Каталадзе; мы сейчас же составим об этом протокол и все вместе препроводим в полицию. Таким образом, задержание будет вполне легальное: вы задержите Муртуз-агу не как князя Каталадзе, убийцу и дезертира, а как тайно перешедшего границу, на что имеете полное право. При этом показания
Сударчикова являются уже не главным мотивом задержания, а только второстепенным его дополнением.
– Вы совершенно правы! – воскликнул Воинов. – Теперь все дело за тем лишь, чтобы выследить его, когда он пожалует к нам. В этом случае, Сударчиков, надо, чтобы и ты помог нам: иногда на пароме можно собрать драгоценные сведения, у тебя к тому же есть среди татар знакомые.
– Не извольте беспокоиться, – я, со своей стороны, душу положу на это дело, во все глаза караулить буду!
– А как вы думаете, – обратился Воинов к Рожновскому, когда Сударчиков вышел и они остались вдвоем в комнате, – следует ли сказать об этом Лидии Оскаровне?
– По-моему, – не следует. Женщина всегда остается женщиной. Бог ее знает, как она отнесется к этому известию! Во-первых, поверит ли она ему, а если и поверит, то не случится ли так, что жалость к убийце пересилит негодование, вызываемое убийством, и она захочет спасти его от угрожающей ему кары.