8 Ротонда – длинная женская накидка без рукавов.
9 Бурнус – женская и мужская верхняя одежда.
10 Тапер – пианист, сопровождающий танцы на вечерах.
протянул руку, чтобы взять себе стакан чаю, как увидел недалеко от себя двух барышень, и хотя обе они были в масках, но я готов был прозакладывать душу, что обе наверно прехорошенькие. Одна из них была в костюме цыганки; пестрый, ярких цветов, платок небрежно перекинут через плечо; черные как смоль косы перевиты красными и белыми бусами и прихотлива закручены на затылке; на полуобнаженной смуглой шее бренчало ожерелье из фальшивых серебряных и золотых монет. Подруга ее изображала из себя русскую боярышню; голубой сарафан из какой-то легкой материи туго стягивал ее стройную фигурку; белая батистовая рубашка, с довольно глубоким вырезом на груди; кокошник голубой, отделанный белыми бусами, и несколько нитей поддельного жемчуга на шее, словом, тот стереотипный боярский костюм, которым может вас снабдить за пару рублей любая табачная лавочка.
Несмотря на то, что бархатная полумаска с кружевами до самого подбородка закрывала лицо боярышни, мне она сразу показалась знакомой. Но пока я приглядывался к ним, они первые подошли ко мне.
– Я вас знаю,– сказала мне цыганка, сверкая из-под маски ослепительными зубами, – вы Федор Федорович
Чуев, юнкер N-ского кавалерийского училища, а вот кто я, вам не угадать.
– А вы последуйте моему примеру, – шутя отвечал я, –
снимите маску.
– Вот еще, что выдумали, вы в масках узнайте. Вот это, например, кто? – указала она на свою подругу, упорно молчавшую и слегка отворачивающуюся в сторону, чтобы не быть узнанной.
Я еще раз взглянул на боярышню, в прорезях маски сверкнули на меня карие искрящиеся глаза и неровные зубки с выемочкой. Теперь я сразу узнал, кто передо мной.
– Маня, это вы, – воскликнул я, – но вы очаровательны!
Маня досадливо топнула ножкой, уж очень обидно ей было, что я так скоро узнал ее, но через минуту она громко рассмеялась и сорвала маску.
Никогда не видал я ее такой хорошенькой. Ее розовое личико дышало оживлением и беззаботной веселостью, губы разгорелись, и карие глаза так и искрились, так и сверкали из-под густых ресниц. Притом я первый раз видел ее декольте, а шея и грудь у нее были поистине такие, что хоть сейчас на полотно.
Подруга Мани оказалась сестрой мужа сестры Мани, я до того времени ее не знал, и Маня познакомила нас.
Весь этот вечер я глаз не спускал с Мани, с замиранием сердца любуясь, как грациозно носилась она то с тем, то с другим кавалером. В этот вечер она превзошла самое себя и была поистине лучше всех.
Как досадовал я в тот вечер, что не умею хорошо танцевать, я бы никому не уступил ее, но, к сожалению, я так плохо танцевал, что не решился даже рискнуть танцевать в малознакомом мне обществе.
В одиннадцать часов подали ужинать; ужин прошел весело среди смеха, крика и шуток. После ужина снова все собрались в зале.
– Господа, – возгласил вдруг майор, – по правилам моих вечеров, если в маскараде есть русская боярышня, она должна сплясать нам «русскую», так ведь?
– Так, так, – раздались голоса, – «русскую», «русскую».
– Слышишь, Маня, – обратился к ней майор, – Vox populi – Vox dei11, – ты должна плясать.
– Я не прочь, – слегка зардевшись, отвечала Маня, – но кто же будет кавалером?
– А вот «ямщик лихой, он встал с полночи, ему взгрустнулося в тиши», – балагурил майор, указывая на меня.
Все оглянулись в мою сторону, я сконфузился и начал отнекиваться, ссылаясь на неуменье.
– Вздор, – крикнула Маня, – он сам говорил как-то, что «русскую» умеет хорошо, – и, обратясь ко мне, она добавила: – Зачем вы ломаетесь, видите, я не ломаюсь.
Этот аргумент подействовал на меня убедительно; я действительно плясал недурно, выучившись этому искусству от нечего делать в лагерной стоянке у нашего первого лихача, запевалы и танцора, взводного вахмистра Скоробогатова.