— Но ведь ты же говорил, Муходеев с вами еще с версту скакал, пока свалился? — стремительно перебила казака сестра.
— И то верно. Стало быть, не Муходеева, а должно, еще кого другого. Не разобрал ночью-то.
— Эх, сестрица, да плюньте вы на его россказни, — горячо перебил стрелок.— Охота вам себя надрывать! Вы лучше меня послушайте, что я вам скажу: вот чует мое сердце, жив ваш женишок, право, жив... Для ча японцу убивать его? Им лестно захватить офицера живьем... Когда их много, они стараются офицеров, не бить, а забирать, чтобы, стало быть, больше у них русского народа было, когда смена выйдет наших пленных на ихних... я уже знаю... Вот помяните мое слово: в плену ваш женишок, и ничего ему худого не сделают...
— Ах, если бы это было так! — в отчаянии воскликнула молодая девушка.— Господи, хоть бы узнать, узнать что-нибудь... Правду настоящую узнать!..— Она тихо заплакала и отошла к столу...
— Ишь, дьявол,— сердито прошипел стрелок, устремляя на казака-соседа сердитый взгляд из-под съехавшей на глаза повязки,— расстроил сестрицу...
— Да я что ж, я ничего, я говорю, что знаю... Спрашивает, ну я и отвечаю... Должен я ответить аль нет? Как, по-твоему? — оправдывался казак.
— Ответить должен, а врать не для чего, вот в чем дело-то. Врать, говорю, незачем...
Дверь тихо отворилась, и в нее просунулась голова пожилого рыжебородого доктора.
— Надежда Ивановна, — поманил он сестрицу, — идите-ка скорее, интересная новость есть.
— Что такое, в чем дело? — взволнованным шепотом спрашивала сестрица, выбегая за доктором.— Неужели есть какие-нибудь сведения о Катеньеве?
— А вот идите скорее, сами узнаете.
Но Надежду Ивановну не надо было торопить. Не помня себя, она бегом выбежала на небольшой дворик и очутилась перед небольшой кучкой офицеров и докторов, окруживших старого китайца. Кто-то сунул Надежде Ивановне скомканную записку. С лихорадочной поспешностью развернула она ее, горящим взглядом впилась в неразборчиво нацарапанные строчки. Она узнала «его» почерк, и сердце ее усиленно билось. Она плохо соображала, что читает; она знала только — «он» жив — и это сознание наполняло ее душу буйной радостью. Мгновеньем ей казалось, что все это сон, бред расстроенного воображения. В своем волнении она должна была несколько раз прочитать записку и только тогда поняла наконец, что жених ее, тяжело раненный, лежит в горах, на попечении китайцев.
«Подробности расскажет китаец». Этой фразой кончалась записка.
— Господа,—бросилась Надежда Ивановна к докторам,— ради бога, переводчика... Боря... Борис Владимирович... хорунжий Катеньев,—путалась она, краснея,—жив... ранен... у китайцев, в горах... Ради бога... переводчика... надо расспросить его поподробнее...
— Постойте, кто у нас здесь знает по-китайски? — оглядывая присутствующих близорукими глазами и сам сильно волнуясь, спрашивал рыжебородый доктор. — Неужели нет никого знающих?
— Позвольте доложить,— вмешался сухощавый фельдшер в белом переднике, делавшем его похожим на повара,— тут есть один пограничник, здорово по-ихнему знает; он, хоть раненный, да не шибко, может придтить... Дозвольте позвать.
— Зови, зови скорей! — засуетился доктор. — Ну вот сейчас все и узнаем, — обратился он к Надежде Ивановне.— А вы, сестрица, очень-то не волнуйтесь... Бог даст, все по-хорошему кончится.
Через минуту фельдшер вернулся; за ним ковылял невысокого роста черноватый солдатик пограничной стражи; рука его была на перевязи, и вся голова забинтована, но, несмотря на это, он держал себя бодро и бойко поглядывал на всех черными выразительными глазами. По-китайски солдатик оказался действительно мастером говорить. Он подробно расспросил Фу-ин-фу и начал обстоятельно переводить слова старика.
Долго шел допрос старика китайца. Взволновавшаяся Надежда Ивановна никак не могла насытить своего любопытства и задавала все новые и новые вопросы, на которые Фу-ин-фу терпеливо отвечал, как умел; только на один вопрос не мог он ответить, хотя этот вопрос был для Надежды Ивановны самым главным. Фу-ин-фу не мог объяснить русской бабушке*, насколько серьезны раны Катень-ева; старик даже плохо определял место, куда именно ранен офицер, сквозные ли у него раны, или пули остались в теле.
Надежда Ивановна страшно волновалась, не имея возможности выяснить этих столь важных подробностей, от которых зависело все, и доктору с трудом удалось хоть немного успокоить ее. Наконец, измученного тяжелой дорогой и расспросами, Фу-ин-фу отпустили на кухню, где по приказанию доктора ему дали остатки супа и мяса. Старик был сильно голоден и с жадностью набросился на еду. Он ел, захлебываясь от торопливости, чавкая, облизываясь, строя уморительные гримасы и в то же время испуганно косясь на приближавшихся солдат, как бы опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вырвет у него из-под носа миску с вкусным жирным хлебовом.