Катеньев и Надежда Ивановна многозначительно переглянулись. Известие было крайне тревожное. Значит, русские опять разбиты и еще дальше отступили назад. Нельзя даже и приблизительно определить, как далеко находятся теперь их силы. Шансов на спасение, стало быть, еще меньше.
— Как ты думаешь, когда я буду в состоянии настолько свободно владеть ногой, чтобы мы могли двинуться в путь? — спросил Катеньев.
— Боюсь, что не раньше, как через месяц,—отвечала Надежда Ивановна.
— А тогда наши войска, чего доброго, отойдут к Мукдену... Знаешь, мне иногда кажется, что нам не спастись... Подумай, какая дальняя дорога нам предстоит! Разве мыслимо пройти такой путь и не встретить ни японцев, ни хунхузов, когда вся страна кишит ими.
— Для бога все возможно,— с глубокой верой ответила Надежда Ивановна, — надо больше молиться и надеяться.
Оба снова умолкли.
Эту ночь Катеньеву не спалось. Лежа с открытыми глазами и прислушиваясь к ровному дыханию спящей в другом углу Надежды Ивановны, он думал о ней. Думал о том, какой великий подвиг самопожертвования свершила она, связав свою судьбу с его судьбой. Какой страшной опасности подвергается она каждую минуту. Ломал голову, стараясь придумать, каким бы способом им лучше всего освободиться из своего тяжелого положения. Не лучше ли будет послать Фу-ин-фу к японцам и добровольно сдаться в плен, не рискуя быть пойманными во время бегства. Тогда на их милость не надейся. Они наверно сочтут их обоих за шпионов и поступят как со шпионами. При этой мысли холодный ужас охватывал Катеньева. Не столько за себя самого, сколько за свою невесту. С ним, он знал, разговор будет короток: поставят к стволу дерева и расстреляют, но как поступят с нею, может быть, ее ожидают такие нравственные мучения, такой позор и оскорбления, по сравнению с которыми смерть покажется благодеянием. Чем дальше думал Катеньев, тем мысли его делались безотрадней.
— Да, только на бога надежда да. на судьбу, — невольно произнес он вслух.
— Ты не спишь? — услыхал он голос Надежды Ивановны.
— Нет, что-то не спится, все думаю о нашем положении.
— Мне тоже не хочется спать. Хочешь, выйдем, посидим немного на воздухе. Ночь, кажется, прекрасная.
Они вышли и сели на камень, скрытые густой тенью, падающей от другого огромного камня. Ночь была действительно прекрасная. Луна ярко светила с безоблачного неба, заливая горы фосфорическими лучами. Тишина кругом царила мертвая. Воздух был тепел и как бы насыщен ароматом земли. Долго сидели они так, плечо к плечу, погруженные в свои думы, одинокие, оторванные от всего мира, заброшенные в глухие маньчжурские горы, одетые в лохмотья китайской одежды.
Точно в сказке размышлял Катеньев: как все это странно. Вот уже никогда не мог вообразить себе, чтобы в моей жизни могло случиться что-нибудь подобное. По сравнению с нами история Робинзона куда менее фантастична.
— Как хорошо! — тихо прошептала Надежда Ивановна.— Какая дивная ночь!
Она сидела, подперев ладонью подбородок, с мечтательно устремленным перед собою взглядом. Теперь, когда она смыла краску с своего лица и по-своему причесала волосы, она даже в старой китайской курме казалась красавицей. Костюм не уродовал ее, а только придавал ее лицу странное, оригинальное выражение. При свете месяца оно казалось еще бледнее, чем было на самом деле, а красивые темные глаза казались еще больше, еще темнее. Они словно испускали лучи, которыми озарялось все ее задумчивое, тонко очерченное лицо.