— Хорощо-то оно хорошо, — усмехнулся Катеньев, невольно любуясь изяществом ее лица и всей фигуры,— но еще было бы лучше, если бы мы наслаждались этой ночью верст за сто, из русского лагеря.
— Да, конечно, но знаешь, что я думаю: испытание, которое нам теперь послано судьбою, впоследствии сослужит нам огромную службу. После того, что мы пережили и переживем здесь, нам не будут страшны никакие испытания в жизни.
— Да уже хуже едва ли когда будет. Хотя самое худшее еще впереди. Пока мы здесь в этой пещере, наше положение не так еще опасно. Опасности начнутся, как мы тронемся отсюда.
— Я, знаешь, возлагаю сильную надежду на Фу-ин-фу. Когда я сюда шла, я убедилась, насколько он смышлен, ловок и осторожен. Сколько раз он вовремя, прямо каким-то чутьем, угадывал опасность и успевал прятаться. Несколько раз японцы проходили от нас всего в каких-нибудь 20 — 30 шагах. Только раз мы не успели вовремя спрятаться, это когда наткнулись на японский разъезд, я тебе уже об этом рассказывала... и то бог спас.
— Да, действительно, это было почти чудо, что вас не захватили.
— Вот видишь. Этот случай дает мне надежду, что и впредь судьба будет к нам милостива. Подумай сам. Разве не чудо, что ты остался жив, не попал японцам в плен, разве не чудо, что нашелся такой славный, честный старик, Как наш Фу-ин-фу, который решился, рискуя своей головой, приютить тебя? Мне как-то не верится, чтобы дело, начавшееся так удачно для нас, кончилось нашей гибелью. Что-то внутри меня говорит мне, что все обойдется по-хорошему, и мы еще будем счастливы...
— Дай бог,— раздумчиво прошептал Катеньев, — а все-таки я не могу не повторить, что ты поступала безумно, решившись идти ко мне, подумай только...— Она не дала ему договорить и шаловливо зажала его рот своею ладонью. Он поймал ее маленькую, изящную ручку и крепко прижал к своим губам. Так они сидели довольно долго, озаренные нежным сиянием месяца, задумчиво смотревшего на них из бездонной глубины безоблачного неба.
Вдруг где-то совсем неподалеку от них чуть слышно скрипнул щебень. Точно зверь или человек, крадучись, пробирался по каменистой тропинке. Катеньев осторожно приподнялся и выглянул из-за скрывавшего их обоих камня. Неожиданно для себя, всего в 10—15 шагах, он увидел плечистого китайца, который, в свою очередь, заметив Катеньева, стремительно отшатнулся назад. Луна светила ярко. Было светло, и на близком расстоянии хорошо видно. С минуту незнакомец и Катеньев разглядывали друг друга. Катеньев колебался, как ему теперь поступить. Не благоразумнее ли будет с его стороны пустить пулю в лоб неожиданному гостю. На всякий случай он опустил руку в широкий карман, пальцами нащупал рукоятку револьвера и только ждал дальнейших действий со стороны пришельца, чтобы, при первом проявлении с его стороны неприязненности, жестоко с ним расправиться.
— Что за чертовщина, — вдруг совершенно неожиданно на чисто русском языке произнес пришедший китаец,— да никак это тоже наш! Лицо-то русское, на китайца и не похоже будто.
— А ты разве русский? — изумленно спросил Катеньев, выходя вперед и приближаясь к незнакомцу.—Откуда же ты взялся?
— Я — сибирский стрелок, бежал из плена, а ты кто такой и что тут делаешь?
Катеньев назвал себя.
— Извините, ваше б-ие,— без всякого, впрочем, смущения извинился стрелок, добродушно усмехаясь,—в таком обмундировании, какое на вас, сразу не признаешь... Ишь ты, история какая, — продолжал он, — где земляков довелось встретить... Ну коли так, дозвольте присесть, устал я порядком, все горами шел, которую ночь иду, совсем из сил выбился.
Не дожидаясь ответа, стрелок направился к камням, из-за которых вышел к нему Катеньев, и тут увидал Надежду Ивановну.
— Батюшки светы, да никак и барыня здесь с нами?!! — воскликнул он в искреннем изумлении, — хошь и в китайском наряде, а русского человека сейчас видать.
— Это моя невеста, сестра милосердия, узнала, что я в горах остался, пришла ко мне лечить меня, — пояснил Катеньев,— ну, садись, рассказывай, как это тебе от японцев бежать удалось... Кстати, прежде всего, как звать-то тебя, земляк?
— Звать-то меня Петр, по отчеству Петрович и по фамилии тоже Петров. Выходит, стало быть, Петр Петрович Петров. Занятно сказывать, а допрежь того, как мне вашему благородию про мои похождения докладывать начать, не соблаговолите ли вы мне чего ни на есть поисть дать. Сказать по совести, вот уже третий день ничего не ел. По пути кое-какую травку жевал, водой запивал, а только еда эта самая, травка божия, как будто не того, питательности в ней, стало быть, мало. Хоть и говорят, будто бы пустынножители, угодники божии, одними корешками питались и подолгу жили и богу сподоблялись, а только это, должно, от того происходило, что святости в них было много, пищи-то и не требовалось, а мы, грешные, ровно свиньи, без жратвы более семи дней прожить не можем.