Чем я дальше читал, тем мне больше казалось во всем этом что-то знакомое.
«Анастасия Карповна Шубкина,— думал я,— где я слышал это имя? Ба, да ведь это тетка Лопашова, как это я сразу не вспомнил, те, те, те, догулялась, вот тебе и странники, укокошили-таки!» И я вспомнил, как еще недавно Лопашов говорил мне: «Моя тетка рано ли, поздно ли дождется того, что ее ухлопают; как же, живет одна с полоумной кухаркой, весь околодок знает, что у нее деньги в сундуке под кроватью, принимает разных бродяг, оставляет их ночевать, долго ли до греха!» И вот предсказания Лопашова сбылись. «Впрочем, он должен быть доволен,— подумал я,— он ведь единственный наследник, а у старухи, кроме денег, которые не все же она держала под кроватью, дом каменный тысяч в сорок, нигде не заложенный. Заживет теперь наш Лопашов» И я даже позавидовал ему немного.
Однажды, возвращаясь откуда-то домой, я на лестнице столкнулся со старшим дворником.
— Вам, сударь, повестка из окружного суда. Какая повестка?
— Не могим знать, пришла без вас, я расписался, извольте получить.
Я взял повестку, распечатал ее и прочел, что судебный следователь по особенно важным делам, Ашанов, приглашает подпрапорщика, Федора Чуева, завтра, 1-го июня, в камеру свою С.-Петербургского окружного суда, в качестве свидетеля по делу убийства купеческой вдовы Анастасьи Шубкиной.
«Что за чепуха,—подумал я,—каким манером могу я быть свидетелем того, что сам узнал из газеты». Однако, делать нечего, надо было идти. С некоторым замиранием сердца поднялся я на следующее утро по широкой лестнице окружного суда и вступил в узкий длинный коридор, с правой и с левой стороны которого шли двери в камеры судебных следователей. Сторож, указав мне дверь камеры Ашано ва, пошел докладывать, и через минуту я очутился в большой комнате, с полукруглым окном, желтыми шкафами по стенам и лежащими на их полках делами и длинным, покрытым зеленым сукном столом, за которым восседал сам Ашанов и его два писца.
Ашанов, небольшого роста, господин лет за тридцать, далеко не выглядел симпатично. Бледное, худощавое лицо, острый, как клюв хищной птицы, большой нос, украшенный золотым pince-nez[6], большие, серые, холодные глаза, которыми он так и впивался в лицо своего собеседника, и тонкие, цепкие, как щупальца спрута, пальцы костлявых рук невольно производили весьма неприятное впечатление.
Пригласив меня жестом присесть против себя, Ашанов спросил у меня мои имя, фамилию, звание и затем, предупредив, что все, что я покажу, я, в случае требования суда, должен буду подтвердить присягой, приступил к самому допросу.
— Вам знаком отставной поручик N-ского драгунского полка, Иван Иванович Лопашов?
— Знаком.
— Вы, кажется, с ним большие друзья? — и глаза следователя так и впились в меня, словно желая проникнуть насквозь.
— Ну, друзья — это, пожалуй, громко сказано, а что приятели мы с ним были — это правда, часто кутили вместе.
— Мне это известно,— как-то особенно напирая на слово «известно», отрезал следователь и, помолчав с минуту, продолжал: — Если вы были с ним так близки, не рассказывал ли он вам когда о том забавном маскараде, который он проделал раз, одевшись монахом и обманом выменяв у своей тетки, г-жи Шубкиной, сто рублей на кошель, наполненный всякою дрянью. Наверно, рассказывал?
— Нет, такой вещи я от него не слыхал никогда,—заперся я, не желая подводить своего приятеля.
— Не слышали,— саркастически прищурился г-н Ашанов,— будто бы, припомните-ка хорошенько. Может, вы забыли.
— Решительно не знаю, о чем вы говорите,— пожал я плечами.
— Так-с,— протянул следователь,— ну-с, а г-на Черногривова вы знаете.