— Правосудие свершилось, — заметил Грязнов, кивая на фотографии.
— Не правосудие, а возмездие, — поправил Турецкий.
— Как это ни прискорбно, но данный случай отправления правосудия тоже подлежит расследованию, — заметил Меркулов.
— Подлежит, конечно. Но тут можно сразу ставить крест — висяк. Работал профессионал, скорее всего иностранец, скорее всего нанятый бывшими деловыми партнерами Родичева.
— Большому кораблю — большая торпеда, — высказался Турецкий. — Отомстили конкретно.
Грязнов наклонился к самому уху Турецкого и сообщил почти шепотом:
— Там, между прочим, появлялась и твоя Качалова, ушла буквально минут за пять до того, как все случилось.
— Она не моя, — отрезал Турецкий, — и слышать о ней ничего не желаю.
Грязнов пожал плечами.
— Да, как-то слишком кроваво у нас все закончилось, и посадить некого. — Он с сожалением собрал фотографии обратно в папку. — Но, собственно, можно подводить итоги.
— Могу я все-таки узнать, почему вы, Александр Борисович, сами не пожелали побеседовать с Родичевой? — поинтересовался Меркулов, повернувшись к Турецкому и разглядывая его в упор.
— У нас генетическая несовместимость, — буркнул Турецкий. — Давай, Слава, рассказывай.
Грязнов откашлялся, с трудом подавив улыбку, вызванную термином «генетическая несовместимость».
— Расторгуев Виктор Андреевич официально занимался, а вернее, руководил борьбой с организованной преступностью, мафией и теневой экономикой — повторяю для тех, кто этого еще не запомнил. Но бороться с этими негативными проявлениями ему однажды надоело. Он, как пацан, — Грязнов многозначительно взглянул на Турецкого, — влюбился в Настю Родичеву и понял, что до того жил неправильно. Сколько он ни гробил свое драгоценное здоровье, уродуясь и отлавливая всяких там местных крестных пап, а их от этого меньше не становилось, ибо мафия бессмертна. Но Настя, со свойственными ей энергией и целеустремленностью, быстренько повернула его жизнь в новое русло, в чем не далее как вчера мне покаялась.
— И что, она вот так все тебе и выложила?
— У нее ломка, Александр Борисыч, ты, возможно, способен, как никто другой, понять, что это такое. — Грязнов посмотрел на серое, осунувшееся лицо товарища, который даже смотреть избегал в сторону сейфа и, сам того не замечая, жадно ловил табачный дым, плотно висевший в комнате (Меркулов в очередной раз не выдержал, забросил табачную диету, и они с Грязновым смолили наперегонки).
Турецкий надулся и отправил в рот очередную порцию жареных орешков.
— Не отвлекайся, рассказывай.
— Рассказываю: она его совсем заездила в сексуальном смысле этого слова, и когда у него от частых и продолжительных любовных приключений стали случаться регулярные приступы головной и разной другой боли, она предложила ему попробовать коки (которая не кока-кола, а которая — кокаин). Дурное дело нехитрое, он попробовал — понравилось. Ему вообще все нравилось. И дабы соответствовать морально и материально своей пассии, он встал на порочную стезю предательства.
— Кончай паясничать, — попросил Меркулов.
— А что делать, теперь, как говорится, с высоты накопленных знаний кажется мне, что проявили мы себя, товарищи-юристы, в этом расследовании не лучшим образом. Он нами вертел, как хотел, а мы бегали, как цуцики за кусочком колбаски.
— Победителей не судят, Слава, — заметил Меркулов.
— Тебе, конечно, можно философствовать, ты у нас как всегда самым умным оказался. Первым допер, кто есть ху.
— О чем это вы? — не понял Турецкий.
— Об Иванове Иване Францевиче. Костя его задолго до нас с тобой отсеял из кандидатов.
— Почему? Он ведь сорвался из Москвы, как настоящий Мефистофель.
— Это я его попросил, — скромно вздохнул Меркулов.
— Что значит попросил? — недоумевал Турецкий. — Что значит отсеял? Вы издеваетесь? Или, гоняясь за Мефистофелем по всей Европе, я что-то пропустил?
— Нет, как и предполагалось, мы действовали вполне согласованно. Но анализ поведения Иванова наводил на мысль, что Мефистофель это не он, Мефистофель на его месте так бы себя не вел. И в первую очередь это касалось моего с ним разговора относительно Снегирей, в котором он технично сдал мне Розанова с Козиным. Настоящий Мефистофель, зная, что они крутятся вокруг его оставшихся денег, постарался бы от них избавиться собственными силами или руками того же «Пятого уровня», но во втором случае он бы четко объяснил, что никакой бомбы у них нет, а есть у них миллионы Бакштейна (а Бакштейн ФСБ разрабатывался, и информация такая у Иванова быть могла). И тогда ни антитеррористы, ни Реддвей не стали бы носиться с ними как с писаной торбой: окажи они при задержании сопротивление — уложили бы на месте. Или вообще оставили в покое до лучших времен.