— Полагаю, мы не сошлись бы характерами, даже после пол-литра. Президент сильно подвержен влиянию окружения, а в последнее время в его администрации меня недолюбливают.
Вера опять широко улыбнулась:
— В последнее время? А раньше вы были в администрации своим человеком?
— Раньше у нас проблем не возникало, — честно признался Турецкий. — Я полагаю, первый танец за мной?
— Танец? Думаю, бабушка Элеонора будет танцевать только с вами. Как кавалер вы ей наверняка нравитесь гораздо больше моего мужа. Она же выше его…
— Вы приписываете уважаемой старушке свое личное мнение или способны постичь тайный ход ее мысли?
— Ход мысли, Александр, как правило, очевиден, это скачки непредсказуемы. — Она посмотрела на озеро. — Вот вы, например, хотели бы искупаться, если, конечно, подберется подходящая компания, а также подорвать репутацию Фроловского в глазах почтенной публики. Я видела, как вы сияете, глядя на него, значит, замыслили какую-нибудь каверзу.
— Ловлю на слове — обрадовался Турецкий, — так вы признаете, что нам есть из-за чего соперничать?
— Вы, наверное, найдете. Искать — ваша профессия, верно?
На веранде послышались голоса. Турецкий взял Веру под руку:
— Позвольте, я хотя бы провожу вас до крыльца.
Навстречу, стараясь сохранять твердость походки, шествовала Ирина. Она подмигнула Турецкому и зашептала на ухо:
— Пилите, Шура, пилите, она золотая.
Качалова, воспользовавшись моментом, благородно улизнула. Турецкий, оставшийся у разбитого корыта, решил по крайней мере сделать жене приятное и поинтересовался, что же такое секретное преподнесла себе Элеонора Львовна. Но Ирина уперлась и ни за что не хотела рассказывать. Только хохотала совсем как Вера. «Перебрала малость», — заключил Турецкий.
Вернулись за стол. Турецкий решил, что его час настал, пора привнести изюминку в саммит. Он потянулся за экзотическим фруктом, названия которого не знал, неуклонно приближаясь рукавом к рюмке Фроловского. К рюмке Большого Человека.
— Саша, осторожно! Мороженое! — Ирина попыталась предпринять спасительное телодвижение и слегка подтолкнула стол. Его собственная рюмка предательски покачнулась, и спустя доли секунды по брюкам расплылось коньячное пятно.
Грязнов и Турецкий заперлись у последнего в кабинете. Была уже поздняя ночь, но Турецкий разыскал товарища и уговорил-таки приехать. День рождения закончился скоропалительно минут через десять после того, как Турецкий был опозорен. Но в качестве утешительного приза он унес с собой непочатую бутылку того самого фантастического армянского коньяка. Точнее, две. Еще одну он Грязнову не показывал и решил сохранить как НЗ.
Грязнов тоже с утра не терял времени даром: хоть и в менее благородном обществе, он пропустил эквивалентное количество крепких напитков. Теперь оба находились в равной кондиции и жаждали выговориться в узком кругу.
— Ты понимаешь, Бисмарк ей хоть и понятен в своих устремлениях, но несимпатичен, — кричал Турецкий чуть ли не в самое ухо Грязнову, — а сама ногой брык, и я стою как обоссанный!
— Меня не облей. — Грязнов попытался водворить Турецкого на его законное место за столом, но тот не унимался и каждую секунду подскакивал. Ему хотелось все объяснить доходчивей.
— А это он, он должен был, понимаешь…
— Угу. Вздрогнули.
Турецкий наконец отвалился на стуле и безнадежно произнес:
— Так ты ничего и не понял. — Он посидел с минуту совершенно неподвижно и вдруг опять оживился: — Вот Бисмарк был как бы премьер-министр, и Фроловский тоже… А я просто Турецкий! И мне от этого было не по себе: как же так я подкачал? А теперь ты спроси: хочу ли я быть премьером?
— Ну?
— Нет, ты спроси, — капризно потребовал Турецкий.
— Хотел бы ты, — Грязнов разлил по маленькой и, желая успокоить друга, подал ему стакан, только что в рот не влил, — стать премьером?
— Ни хре-на! — выговорил Турецкий по слогам, размахивая при этом стаканом и делая вид, что собирается грохнуть его об пол.
— И не фига тебе там делать! — с радостью поддержал Грязнов. — Ты представь себе эту работу. Не затрахают, так за хрен задергают!
— А жена у него зато, я тебе доложу, у-у-ух! — Турецкий озарился каким-то внутренним светом. — За нее одну, Слава, ему можно все простить. И мне. Можно… Будет…
— Давай! — Грязнов в очередной раз налил. — За большие сиськи!
Турецкий с энтузиазмом чокнулся, часть божественного напитка выплеснулась в грязновский стакан, часть — на стол.
— Прости! — Турецкий выхватил у приятеля тару и вновь наполнил свою до того же уровня.