Начал прикидывать и вспомнил, как в самом начале восьмидесятых годов меня рассматривали послом в одну из престижных европейских стран. На этот счет Суслов и Русаков внесли предложение на Политбюро. Об этом мне как-то рассказал Зимянин, подчеркнув, что предложение все дружно поддержали. При этом Михаил Васильевич сказал в похвалу:
— Видишь, назначили послом в хорошую страну, даже не спросив тебя. Значит, знают, уважают…
Но я не поддержал шутки:
— Напрасно, между прочим, не спросили, я из Сибири уезжать не собираюсь.
— А что ты теперь сделаешь? Решение в принципе принято.
— А вот сделаю, увидите. Дальше Сибири не пошлют, а ниже, чем секретарем первичной парторганизации, не изберут. А меня и такое устроит.
Вскоре после того разговора меня вызвали к Суслову. У него в тот раз находился и Капитонов, и оба они говорили о назначении меня послом, как о деле решенном. Причем речь об этом шла как о выдвижении, о высоком доверии и поощрении за активную работу в нелегких сибирских условиях. Но я категорически отказывался, чем вызвал раздражение Суслова. Мои доводы он, конечно, во внимание не принял и, прощаясь, не оставил никаких надежд на то, что решение будет изменено.
На следующий день я улетал в Томск. Но в самолете, обдумав все хорошенько, решил немедленно обратиться с личной просьбой к Брежневу и сразу же принялся за письмо к нему. В нем писал, что не хочу уезжать за границу, а хочу работать в Сибири, потому что люблю этот край и именно здесь чувствую себя на месте.
К моменту посадки в томском аэропорту письмо было закончено. Я отдал его из рук в руки заведующему общим отделом обкома Г.Ф. Кузьмину, чтобы напечатать. В тот же день фельдсвязью отправил письмо в Москву.
Через два дня мне позвонил Черненко:
— Леонид Ильич прочитал письмо. Вопрос решен в твою пользу. Можешь спокойно работать.
Вот так, наконец, была закрыта проблема с моим переходом на дипломатическую службу. В МИДе я ни у кого побывать не успел, никто из мидовцев со мной бесед не вел в связи с возможным назначением. Но Громыко, видимо, хорошо помнил всю ту историю и мой отказ воспринял по-своему. Андрей Андреевич предпочитал направлять послами профессиональных дипломатов, прошедших основательную школу в его ведомстве. Но аппарат ЦК порой навязывал ему иные кандидатуры. Мой категорический отказ от работы за границей — да вдобавок речь-то шла о престижной европейской стране! — был, видимо, единственным в своем роде. И он крепко запал в память Громыко.
Впоследствии, когда мне пришлось близко общаться с Громыко, я выяснил, что мои предчувствия оказались верными.
* * *Как я предполагал, с весны 1983 года началось быстрое обновление партийных и хозяйственных кадров. К сожалению, в последний период своей деятельности Брежнев и его ближайшее окружение основное внимание уделяли так называемой проблеме стабильности кадров, на деле превратившейся в «непотопляемость» нужных людей.
Многие руководящие кадры в партии работали по два десятка лет и более, к тому же немало из них в силу напряженной работы потеряли здоровье, были и такие, которые вели себя недостойно. Уверен, что если бы смена кадров происходила своевременно, то мог бы быть совершенно иной ход развития событий в партии и в стране.
Встречаясь в дни Пленумов, партийных съездов и московских совещаний, секретари обкомов, конечно, обменивались мнениями, у каждого из нас были свои привязанности, свои дружеские связи, и цену друг другу мы тоже знали. Как-то само собой получалось, что «трудяги», люди истинно деловитые, группировались вместе. А те, кто добивался почестей и постов через личные связи, угождения и славословия начальству, тоже держались друг друга. Короче, за семнадцать лет секретарства в Томской области я хорошо узнал и многих других секретарей обкомов, причем в нашей партийной среде были известны и личные склонности каждого: знали мы, кто имеет пристрастие к спиртному, кто особо отличается по части подхалимажа и так далее. Это знание людей основательно пригодилось мне позднее при решении кадровых вопросов.
А именно с обновления партийных кадров и начал Андропов. Конечно, мне выпала непростая миссия: сообщать людям о том, что им предстоит подать в отставку. Во многих случаях, когда шла речь о руководителях неплохих, но изживших себя в силу возраста, здоровья, я сильно переживал, долго готовился к удручающему разговору. Всегда вел его доброжелательно, обязательно вспоминал все плюсы, какие числились за человеком, чтобы хоть как-то смягчить для него неизбежную горечь.