Они уже проехали Франкфурт-на-Одере, и вот-вот должны были начаться пригороды Берлина.
Обер-лейтенант не был в Берлине больше года. В нем только на первый взгляд, казалось, ничто не изменилось. Но стоило миновать городскую черту, как сразу же начались развалины. Едкий запах обгоревшего кирпича, краски, бревен — всего того, чем пахнет после бомбежки и пожаров город, теперь преследовал их неотступно. К центру Берлина разрушений становилось больше: целые кварталы лежали в развалинах. И только по расчищенным дорогам двигались автомобили, необычные на вид: изящные легковые «оппели» и солидные «мерседесы» — каждый тащил на себе громоздкую газогенераторную установку.
В прошлый его приезд, в марте сорок третьего года, этого еще не было. Тогда в городе разрушенные здания встречались редко, улицы были запружены людьми в гражданской одежде. Теперь, казалось, весь Берлин был одет в зеленую военную форму…
На станции Александерплац, распрощавшись со спутниками, обер-лейтенант вышел на площадь. Часть зданий и здесь была разрушена.
До поезда на Постлау еще целых три часа, обер-лейтенант решил немного пройтись. Он вышел на Унтер-ден-Линден — широкий проспект, который вел к Бранденбургским воротам. Миновав Бранденбургские ворота, он зашел в Тиргартен. Раньше это было любимое место отдыха берлинцев. Сейчас парк пуст. Старые дубы, липы и кедры казались грустными и поникшими. Если кто и встречался на ухоженных аллеях, так это инвалиды: на костылях, в колясках в сопровождении медицинских сестер. Маленькие ресторанчики на островах, где в беседах за кружкой пива в воскресные дни берлинцы коротали время, были закрыты.
Побродив по центральной части города, обер-лейтенант направился к вокзалу. Как и советовал ему жандарм, он зашел сначала к коменданту, чтобы сделать отметку. У коменданта, пожилого майора артиллерии, сидел человек с бородкой.
— Присядьте, обер-лейтенант! Служба безопасности, — представился он. — Итак, вы направляетесь в Постлау, господин Енихе? — рассматривая его документы, спросил контрразведчик.
Обер-лейтенант ничего не ответил на этот вопрос — обо всем было написано в его отпускном предписании.
— Вы лежали в госпитале «Колтберг»?
Обер-лейтенант неприязненно взглянул на контрразведчика:
— Это что, допрос?
— Вы выписались из госпиталя двенадцатого?
— В моих документах это помечено.
— Вы были сбиты?
— У меня открылись старые раны.
— Вы служите в штабе тридцать седьмой дивизии?
— Да.
— В Постлау у вас есть родственники?
— Мои отец и мать погибли во время бомбежки.
— Значит, у вас там нет ни родственников, ни знакомых?
— Почему же нет? Есть.
— Например.
— Группенфюрер[2] Штайнгау.
— Начальник службы безопасности округа?
— Вот именно.
— Пройдите туда и подождите.
Контрразведчик указал на дверь в соседнюю комнату. Обер-лейтенанту ничего не оставалось делать, как войти в комнату. Там горела маленькая синяя лампочка, на окнах были решетки, стол и стул прикреплены к полу, как в камере. Он просидел там около часа. Наконец дверь распахнулась.
— Войдите! — крикнул контрразведчик.
Обер-лейтенант вышел и зажмурился от яркого света.
— Все в порядке, обер-лейтенант, извините.
— Я понимаю, служба, — сказал летчик.
Глава вторая
Вечером 20 апреля 1944 года, в день рождения Гитлера, начальник службы безопасности (СД) округа Постлау группенфюрер СС Франц Штайнгау был дома и слушал музыку. Все немецкие радиостанции передавали Вагнера. Внезапно музыка оборвалась, и голос диктора объявил! «Внимание! Внимание! Сильные вражеские соединения…» Следом три раза взвыли сирены. Объявили форалярм[3], но не прошло и пятнадцати минут, как сирены завыли отрывисто, истошно — тревога!
В городе находились три авиационных завода, а с тех пор как на «Мариине» стали работать над опытным реактивным истребителем, налета можно было ждать каждый час.
Штайнгау погасил свет, открыл шторы и вышел в сад, где было бомбоубежище.
Дождь уже прошел, но тяжелые темные тучи еще низко висели над землей. Не успел группенфюрер выкурить сигарету, как послышался быстро приближающийся гул моторов. Луч прожектора уперся в тучу, скользнул по ее черному разорванному краю и погас.