Или всему виной то самое вино «от больных голов», всех трех сразу?
Девчонки и правда казались слегка захмелевшими. Лолия красовалась в хитоне, расшитом цветным шелком и мелким жемчугом, как будто день чествования Любви Творящей уже наступил. Двигалась она мягко и плавно, явно кокетничая, показывала все свои женские прелести. Мука, припорошившая диковинные цветы на груди, похоже, ее совсем не смущала.
Сали же, хрупкая и порывистая, как подросток, никак не могла усидеть на месте. В домашней тунике до колена, украшенной лишь простенькой вышивкой по низу, рядом с подругой выглядела быстрой ласточкой под крылом степенной райской птицы. Из украшений — только длинные серьги тонкой работы.
— Новые сережки? Дай, посмотрю? — спросил он.
Она тут же вспорхнула с пола и присела рядом.
— Отец к празднику подарил, — и наклонила голову, откидывая волосы. — Красиво, правда?
Тонкий золотой завиток заканчивался искристой каплей топаза… а чуть ниже — под бархатистой кожей едва заметно билась лиловая жилка, трогательная и беззащитная на открытой девичьей шее. Нежность к сестре, страх за ее судьбу сжали сердце, комом подкатили к горлу, мешая вдохнуть. Да, Салема знала толк в безделушках…
Праздник-праздник… какой же он глупец, что раньше не понял! Браки в день Любви Творящей освящены самой богиней. И пусть в это никто не верит — обычай оспаривают очень редко. Если сестренка решила сбежать к своему Нару, то сегодня ночью самое время. Оттого и на месте не сидится, и глаза сияют… бедная маленькая сестренка!
— Отец дома?
— У себя в кабинете, — она удивленно отстранилась, — а что?
— Повидать хочу.
Гайяри спустил поднос на пол, разбросал подушки и начал осторожно подниматься, опираясь на раненую ногу.
— Гайи! Мама строго-настрого запретила тебе вставать!
Ничего, нога почти не болела. Все-таки хорошо, что заживает на нем, как на собаке. Немного хромая, он пошел в дом, а Сали с подругой только улыбнулся да подмигнул на прощание.
Нарайн и Салема условились на закате порознь покинуть Орбин. В потоке работников и мелких торговцев, что жили в предместьях за городской стеной, они должны были пройти Малыми Мастеровыми воротами, встретиться в трактире «Козий брод», что как раз у ближайшего моста через Лидину, и уже оттуда вместе отправиться в храм. План был хорош, но дома не сиделось от волнения. Рассудив, что чем раньше он проедет мимо городской стражи, тем сложнее будет связать их с Салемой, Нарайн выехал из дома, когда солнце едва склонилось к горизонту, и добрался до Козьего Брода задолго до назначенного времени.
Но это и хорошо — не хватало еще опоздать и заставить ждать любимую. Что бы делала высокородная девица в харчевне на окраине города, среди пьяных крестьян и мастеровых? По-доброму и ему самому там не место — кому приятно, чтобы пальцем тыкали? Орбинит в здешнем кабаке для завсегдатаев как заморский зверь в зверинце… Узнают ли в нем наследника рода Орс? Вряд ли. Нарайн из свободных ремесленников почти ни с кем не знаком, а те, с которыми все же знается, живут в старом Орбине, за стеной. Если только какой из подмастерьев, что у них в обучении, случайно забредет?..
Все равно в кабак ему не хотелось, поэтому он только в двери глянул. Потом оставил лошадь у коновязи, а сам отыскал небольшой холмик с хорошим видом на дорогу. На склоне был дом, выстроенный в умгарском духе: деревянный с дерновой крышей, задней стеной упирающийся в тело холма, небольшой, на одну семью, но добротный, ухоженный: видно, хозяева не бедствовали и умели работать. Плетень вокруг дома уже оброс побегами лимонника и клематиса, а трава вокруг казалась густой и по-весеннему мягкой — отличное место для ожидания. Нарайн сбросил плащ и сумку, сел. Мощеный тракт просматривался примерно на полтора перестрела, пока не прятался за поворотом. Другого пути к Козьему Броду не было, Сали непременно проедет мимо — тут они и встретятся.
Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках и, увидев Нарайна, поклонилась:
— Доброго дня, славный. Вы к нам по надобности, или как? — спросила она по-орбински, но с заметным умгарским выговором. — Может, помочь чем?
— Не хлопочи, хозяйка. Я жду одного человека, — Нарайн указал на дорогу. — Встречу и уйду.
— Ну… тогда ладно, — улыбнулась молодуха. Малыш на руках завозился и закряхтел. — Пойду я… а ты, славный, если что надо-то, скажи. Помочь мы всегда рады.
И скрылась в доме. Вслед за хлопком двери послышался скрип засова.
Нарайн усмехнулся. Конечно, кто же откажет ему в помощи? Первородные господа щедро платят за услуги, но если что-то не по ним — злопамятны, об этом каждый умгар знает с детства. Да еще и про магию в народе слухи не утихают, даром что у самих орбинитов практика давным-давно под запретом. Так что любишь — нет, а помогай — деваться некуда. Только вот и дверь открытой, пока рядом златокудрый, ни один из умгар тоже не оставит.
А если завтра в самом деле начнется война? Кому тогда будут помогать орбинские умгары? Уж не Вадану ли охотнее? Вот бы заранее знать. Да как? Может, пока они и сами об этом не думают…
Тут на дороге кто-то появился. Нарайн поднялся и даже шагнул навстречу, вглядываясь вдаль. Но нет, это пешеход, а Сали, конечно, будет на лошади. Интересно, какую выберет? Свою кобылку или материного мерина? Какого коня смотреть — серого или рыжего? Так за размышлениями он отвлекся и забыл про умгар и про молодую хозяйку дома.
Солнце, уже не горячее и даже не слепящее, похожее на большую каплю меда, стекающую по стенке чаши, медленно ползло за горизонт; и чаша эта из голубой незаметно превращалась в темно-синюю. Нарайн ждал, Салема все не появлялась. Но раз ворота еще не заперты — время есть, а значит, беспокоиться рано. Так он думал, пока дверь за спиной снова не скрипнула.
Та же молодуха вышла на порог, позвала:
— Славный, ты тут еще? — и протянула большую запотевшую кружку. — На вот, хоть напейся. Умаялся на припеке-то?
Нарайн поднялся навстречу, взял. Пить, и правда, хотелось, а в кружке оказался яблочный сидр, почти ледяной, и очень вкусный, с летним запахом и тонкой хмельной остротой.
— Зазнобу, небось, ждешь? — понимающе улыбнулась умгарка. — Зря. Не придет она.
Хорошо, Нарайн как раз последний глоток сделал, а то захлебнулся бы.
— Откуда знаешь?
— Что девицу дожидаешься? Так это любой поймет. Завтра какой день? Во-от! Наши-то, кончанские, завсегда на Младшую сговариваются девок умыкать, каких добром сосватать не выходит. Родители-то что? Полютуют и примут — закон же…
Молодуха заговорила, и Нарайн вдруг заметил, что почти стемнело, значит, ворота в город запрут очень скоро, если уже не заперли… потому слушал, не перебивая: пока болтает, ему бы хоть с мыслями собраться. Наконец, оборвал, спросил:
— Нет. Откуда знаешь, что не придет?
— Так ежели твоей златокудрой из-за стены надо, то что-то не торопится. Глянь-ка, день весь вышел, дороги не разглядеть… Наши, что за стеной работают, почитай, все по домам сидят, да и ворота, поди, на запоре уже. Не придет она. Видать, не любит. Коли любишь, тянуть не станешь, я-то к моему Мирчу на крыльях летела бы…
Салема — не любит?! Неправда! Не может такого быть, чтобы Сали — и вдруг его не любит. Эта умгарка просто не знает, о чем говорит.
— Придет, — упрямо повторил он не то собеседнице, не то самому себе. — Я ее люблю. И она меня любит, потому придет обязательно.
Из открытой двери послышался детский плач. Молодуха подхватила кружку и заторопилась в дом, только напоследок раз еще оглянулась, добавила:
— Как знаешь, славный, а я бы так уже и не ждала.
*13*
Отца Гайяри и в самом деле нашел в кабинете. Славнейший Геленн Вейз дремал в мягком кресле, закусив мундштук. Рядом на резном столике с перламутровой мозаичной столешницей стоял кальян изумрудного стекла. Тонкий дымок, вьющийся вокруг, отчетливо отдавал приторной горечью ведьминых метелок.