Он снял с пояса кошель с серебром и сунул Даре в руки. Она тут же начала отказываться:
— Нет-нет, что ты! Забери. Я и так должна твоему отцу, всю жизнь должна буду! А ты сейчас… тебе нужнее!
Нарайн качнул головой, но кошель все-таки забрал. Потом развязал, отсыпал изрядную часть монет и бросил ей в корзинку.
— Не спорь! Благослови тебя Младшая в свой светлый день.
А потом обнял на прощание и, развернувшись, быстро зашагал через площадь в сторону конюшен. В голове странным образом прояснилось. Вот только что мысли путались от волнения за любимую, и он никак не мог сообразить, правильно ли делает, что не бежит спасать… хотя куда бежать и кого спасать понятия не имел. Но после разговора с Дарой сразу успокоился. План действий сложился сам собой: он доберетсяя домой и все выяснит сам. Конечно, такие чудовищные слухи не могут быть правдой, так что он просто увидит мать, отца, остальных домашних, убедится, что с ними все в порядке, и уж тогда разузнает про остальное.
Пока они разговаривали, солнце поднялось высоко, и народу на площади прибавилось втрое, а то и больше. С толпой смешаться теперь ничего не стоило, если бы не орбинские кудри: первородных тут было раз, два и обчелся. Да и чего бы делать господам на рынке съестных припасов в праздничный день? Так что, если Дара говорила правду и его ищут, то затеряться не получится — как раз по золотистой голове и найдут. И под капюшон не спрячешь — слишком подозрительно в такую-то погоду. Одно хорошо: те, кто будут его искать, сами из первородных — издали видны, а в лицо они его вряд ли знают. Значит, надо просто обходить стороной своих, а если все-таки столкнется — не подавать вида.
Перейдя площадь, Нарайн тем же бодрым шагом направился к коновязи, забрал свою лошадь, бросил медяк мальчишке из младших конюхов и сразу же ускакал.
Родовой особняк Орсов находился у самого основания Стрелы Диатрена, почти в центре города, так что путь с рынка оказался коротким и быстрым. И, слава Творящим, по пути никто из знакомых не встретился, никто не пытался задержать или преследовать. А прямо к дому подскочить, не оглядевшись, он и сам не решился — спешился поодаль, привязал коня, и начал пробираться с боковой стороны, там, где запущенный межевой кустарник, высаженный, чтобы отмечать границы соседних владений, разросся особенно буйно. Нарайн, как и всякий мальчишка, отлично знал тайные тропинки и лазы сквозь жесткий самшит, цеплючий терновник и самые шипастые во всем Орбине розы. Этими тропами он и выбрался почти к самому дому. Тихо прошел к открытому окну отцовского кабинета, подтянулся и заскочил внутрь.
И остолбенел, не в силах сдвинуться с места.
Сколько Нарайн себя помнил, тут всегда было прибрано и чисто — отец не умел работать в беспорядке. А теперь?.. Стол перевернут, кресло вспорото, шкафы повалены, ящики открыты и сломаны, а все, что было внутри, разбросано и затоптано ногами. Книги, к которым им, детям, разрешалось прикасаться только с глубоким уважением, обязательно вымыв и насухо вытерев руки, теперь свалены грудой в углу и щерятся оттуда измятыми страницами и заломленными переплетами. Шикарный фарисанский ковер тоже сбит в кучу и отпихнут к стене, а на оголенном полу, то там, то тут зияли дыры вместо вывороченных деревянных плашек. Документы, чистые и исписанные листы бумаги, свитки пергамента, стило и кисти, свечи и палочки сургуча — все это рассыпано по полу, заляпано тушью и еще чем-то красно-бурым. Краской или… кровью?
В увиденное невозможно было поверить… это не могло быть правдой, просто не могло! Это не его дом, не его жизнь, все это происходит не с ним...
Нарайн долго, целую вечность простоял у окна, все повторяя про себя: "это не со мной", прежде чем решился шагнуть вглубь комнаты. Главное — не топтать вещи отца и пятна разлитой туши, особенно те, что так напоминали кровь и пугали до дрожи. Вступить ногой в кровавую лужу казалось кощунством, почти преступлением. Медленно и осторожно Нарайн добрался до выхода в коридор. Первый же шаг по мраморным плитам пола гулко отразился от стен. Нарайн замер, прислушиваясь. Дом, который всегда был воплощением тепла и уюта, вдруг показался пугающе-пустым, мертвым. Но трусить было уже поздно: раз пришел, так уж надо узнать, увидеть своими глазами все до конца.
Стараясь ступать как можно тише, Нарайн пробрался на женскую половину. Вошел в комнату матери и, едва переступив порог, встал. Дальше было ступить некуда: пяльцы с недоделанной работой валялись на полу среди спутанных ниток и осколков дорогого фарфора. Постель перевернута, пудра и краски вывалены прямо на ковер и раскиданные письма. Нарайн стоял посреди этой разрухи не в силах пошевелиться. Разум по-прежнему отказывался верить, а взгляд скользил, не задерживаясь, с перевернутого кресла на разбитую вазу, растоптанный букет и дальше, пока не зацепился за ленту на туалетном столике. Темно-синяя с серебром лента, новенькая и ярко блестящая — родовой знак Орсов… На праздник мама хотела заплести в коску маленькой сестренке, в первый раз. Эта ленточка единственная была аккуратно сложена у зеркала, словно ничего и не произошло. И вдруг показалось, что вот сейчас откроется дверь, зайдет мама и скажет с улыбкой:
— И кто же это сотворил? Нар, помоги мне навести порядок…
Ощущение было таким настоящим, что захотелось крикнуть: мама, отец! Позвать хоть кого-нибудь из домашних, Шукшу, слугу отца, старшего охранника Видгара, да хоть няньку Флавиль с малышней. И он уже открыл рот, почти закричал, когда вдруг послышался шорох и входная дверь, словно предупреждая, громко скрипнула.
Нарайн оглянулся и тут же встретился взглядом с каким-то парнем. Мига хватило, чтобы в подробностях разглядеть кольчужную рубаху поверх темно-красной форменной туники, злорадный взгляд, золотистые кудри, а надо всем этим — легкий шлем с чеканным гербом Орбина — восходящим над горами солнцем. Каратель. В следующий миг Нарайн побежал.
— Он здесь! — закричал каратель и кинулся к нему. Но Нарайн, схватив со столика ленту, уже летел в окно.
Вывалился, едва не разбив колени. Благо, под ногами была мягкая земля — мощеный двор и выезд на дорогу остались с той стороны дома, а впереди — полоса садов, огибавшая весь южный Орбин.
Тот, в окне, прыгать вслед не стал, но из-за угла уже спешили двое других. Один — прямо на него, второй заходил сбоку, отрезая путь к главным воротам. Только кто же в здравом уме побежит через ворота? На Стреле Диатрена даже верхом в два счета поймают. А вот в родном саду, заросшем, как дикий лес, пусть попробуют!.. И круто развернувшись, Нарайн со всех ног бросился в гущу деревьев.
По садам пришлось петлять изрядно, пока преследователи не затерялись за деревьями. А когда шум и перекликающиеся голоса стихли окончательно, он вернулся забрать лошадь. Хотелось прыгнуть в седло и ускакать подальше… но куда? Верхом он втрое заметнее — не сбежишь. А если и удастся сбежать, то заботиться придется не только о себе, но и о лошади. Сможет ли он? Вряд ли. Что ж, конь за хозяина не отвечает, ему вряд ли что-то грозит. Разве что теперь кормить и чистить будет кто-то незнакомый. Нарайн забрал сумку и плащ, отвязал от дерева поводья. Соловый понимающще теребил его ухо, волосы, тыкался мордой в шею, и от этого было еще хуже. Нарайн развернул коня, хдопнул по крупу.
— Все, домой! Беги.
И, развернувшись, пошел вглубь сада, дальше, как можно дальше от родного дома, ставшего теперь самым опасным местом в городе.
Уже избавившись от погони, Нарайн долго бродил среди одичавших зарослей. Самым разумным было бы тут и остаться, найти место поукромнее и затаиться, подумать надо всем произошедшим, решиться на что-то… да хоть бы просто перевести дух. Сутки бесполезных метаний дали о себе знать: ноги и спина гудели от напряжения, руки дрожали, а в глазах то и дело начинало темнеть. Но хуже всего было то, что тянуло и сосало под грудиной — не просто страх, боль или усталость, а бездна, немая, холодная и бесконечно пустая… Нарайн никогда не боялся своего дара, он знал: касайся с уважением, не тревожь глубину — и бездна беззакония не обидит свое дитя. Но сегодня бездна пробудилась, он чувствовал ее силу в голове, в теле, в свербящих кончиках пальцев — бери, владей, твори, что хочешь!..