Отец не считал куцитру невинным удовольствием, как некоторые из славных, никогда не позволял своим детям справляться с даром таким способом и уж если добавлял ведьмину траву себе в курево, то или праздновал тяжело доставшуюся победу, или загодя готовился к нешуточной сватке. Гайяри мог предположить и то, и другое, поводы были, но как же некстати обернулось это именно сегодня!
— Отец, ты не занят?
Геленн тут же открыл глаза и улыбнулся. Улыбка казалась скорее удовлетворенной, чем одурманенной, это обнадеживало.
— А, сын! — он затянулся и медленно, наслаждаясь, выдохнул. — Заходи, мой чемпион, садись.
Гайяри прошел внутрь, но, хоть онемевшая нога и служила ненадежно, садиться не стал, остановился, опершись о спинку второго кресла. Когда тут рассиживаться и покуривать, если за окном уже вечереет?
— Нога ничего? Подживает? — отец покосился на повязку, но тут же, не дожидаясь ответа, снова затянулся и продолжил: — Хочу тебя поблагодарить и признаться: не думал, что так хорошо справишься. Боялся даже, тебя не туда поведет. Но ты же мой сын, зря я сомневался. Наш избранник подписал, — еще затяжка, — там, на столе, полюбуйся, — и ткнул мундштуком в сторону своего рабочего стола, заваленного бумагами. — И свидетельства измены, и требование суда. Славнейшему Озавиру Орсу конец…
Геленн говорил и говорил, развивая мысль и слушая свой голос — именно так действовала на него куцитра, стоило только расслабиться. Значит, все-таки успел изрядно накуриться.
— Отец, — попытался прервать его речь Гайяри, — может, сегодня дурмана уже хватит? У меня к тебе важное дело.
— Важное дело? — отец снисходительно улыбнулся, но мундштук все-таки отложил. — Брось… сегодня нет никаких дел. И завтра, пожалуй, тоже — не стоит омрачать праздник. А вот потом — да! Орбин будет судить предателя и, надеюсь, осудит. От Орса мы избавимся, от Лена — пока рано, пусть сначала грязную работу сделает. Но если Вадан и правда начнет войну, республиканской армии понадобится более решительный военачальник, наш избранник слабоват… А ты — все, ты можешь быть свободен.
— Свободен? От чего? — не понял Гайяри.
— От Айсинара Лена, конечно. Мне он больше не нужен.
Вот хорошо! Конечно, славнейший Геленн Вейз ни на миг не задумался, а что же нужно его сыну! Хотя, чему удивляться? Когда это кто-то из родителей всерьез старался понять, что ему нужно?
— Мне нужен.
— Тебе? Айсинар? Шутишь?
Может, отец тоже считает, что ему следует серьезно подумать о Лоли Мор или еще о какой-нибудь девице из хорошей семьи, которая поможет ему самому стать избранником… И Сали он посоветует просто забыть Нарайна? Зачем мечтать о предателе, верно же?.. Смешно.
— Не шучу. Я его не оставлю. Но я не о славнейшем Лене хотел с тобой говорить, а о Салеме. Ты знаешь, что она влюблена в Нарайна Орса?
Гайяри замолчал, подождал, пока новость будет услышана. А славнейший Гелен Вейз подтянулся и даже в лице переменился. Что ж, это хорошо — есть надежда, что и протрезвеет.
— Не просто влюблена — чтобы выйти замуж, она уговорила его сбежать.
— Сегодня?! — отец хотел было вскочить, но передумал и опять опустился в кресло. — Конечно, сегодня. День Младшей — самое время для брака. Сейчас же прикажу ее запереть.
— Нет, только не так! Прошу тебя. Если ты сейчас ее запрешь, она догадается, что я их выдал.
— И правильно сделал — для ее же блага, она поймет. Когда отца этого сопляка осудят, еще благодарить будет, что не дал породниться с изменником.
Не будет она благодарить. И не поймет никогда, не простит предательства — он сам бы не простил. Но Салема и не предаст, чистая, честная сестренка, верная подружка и сообщница всю его жизнь. Гайяри мало чем дорожил по-настоящему, пожалуй, только привязанностью Айсинара и доверием Салемы. И он ни за что не позволит отнять это.
— Нет, — резко сказал он. — Ты сейчас перестанешь курить, а ближе к закату выйдешь прогуляться в сад. Дождешься ее, перехватишь будто бы случайно. И ни словом, ни жестом не выдашь меня, понял? Только так.
Он никогда еще не разговаривал с отцом так жестко и напористо, не думал, что посмеет. На миг даже горло перехватило от собственной дерзости, но отступать было поздно да и некуда, и он закончил:
— Если Салема узнает, что это я донес на нее, и перестанет мне верить, то славнейший Лен тоже узнает все, что знаю я; даже то, что услышал только что.
— Родному отцу угрожаешь? А не мал ли еще? — Геленн зло сощурился, но нисколько не напрягся, даже губы не поджал — так и продолжал сидеть, развалившись в кресле, сильный, красивый и довольный собой. — Смотри, сынок, не забывайся: не с любовником разговариваешь. — Гайяри он совсем не боялся.
Что ж, Гайяри умел не только угрожать.
— Ты тоже не забывай, мой любовник — пока что единственный избранный глава республики, другого нет, — Он улыбнулся хитро и ласково. — И ты сам этого добивался. К тому же всем будет лучше, если Салема не перестанет со мной делиться. Вдруг задумает еще какие глупости? Я смогу удержать, если буду знать заранее.
Вот теперь отец кивнул удовлетворенно:
— Все-таки ты мой сын.
Нет, Салема не могла его бросить, а если не пришла, то… то он просто мог ее пропустить! И тогда она ждет в трактире, среди грубиянов и пьяниц?! Этого не хватало!.. Не успела умгарка скрыться в доме, Нарайн подхватил плащ, сумку, и заспешил в трактир.
В трактире Салемы не оказалось, там никаких девушек никто даже не видел. И, поскольку Нарайн и впрямь платил дорого, мог верить, что трактирщик и подавальщики не станут ему врать.
Если не доехала, значит, что-то случилось по пути. Нарайн тут же взнуздал коня, поправил седло и помчался назад к воротам. Ворота уже заперли, дорога в город опустела — Салемы и тут не было.
Теперь до Козьего Брода он ехал медленно: конь ступал осторожно, чтобы в темноте не повредить ноги. Тем лучше. Можно было рассмотреть обочины и даже чуть глубже в стороны от мостовой. Но ни Сали, ни даже ее следа найти не удалось.
А если все дело как раз в завсегдатаях «Брода»? Если Нарайн проморгал невесту у дороги, а сама она не захотела в канун своей свадьбы сидеть в маленьком трактире среди пьяных и грубых инородцев, то могла бы проехать дальше? Могла, почему нет? Ведь пропала же она куда-то… Нарайн снова вскочил в седло и помчался теперь в другую сторону — к деревенскому храму и тому служителю, с которым договаривался.
Небольшой храм тонул в тени густых кустов сирени и акации, в темноте и не разглядишь, если бы не пара ярких фонарей у входа. Фонари горели, гостеприимно освещая вход. Салема тоже могла проезжать мимо, заметить свет и догадаться, где ее ждут. Нарайн так живо представил это, что почти увидел, уверился!..
Но служитель только руками развел:
— …в этих краях семей из наших немного, я каждого в лицо знаю, а уж красавицу рода Вейз и подавно ни с кем не спутаешь. Нет, славный, твоя невеста в храм не заезжала.
Жрец промолчал, удержал обидные слова, но и так было понятно, что он, как и молодая умгарка, думает: не приехала — значит, не решилась… да и хотела ли она вообще выходить за него?
Обидно… но обида — пустяк: найдет Сали — разберется. Хуже, что непонятно, где и как теперь ее найти? А если с ней правда что-то случилось — как быть? Как помочь? Куда бежать, у кого спрашивать?!
Одно было ясно наверняка: он не отступится, пока есть хоть малейшая надежда. А надежда оставалась! Брак действителен и законен только тогда, когда он заключен в День Младшей, не раньше. Это значит, начинать церемонию надо с рассветом, а до рассвета — целая ночь. За ночь Салема непременно появится, найдется! И все сама объяснит.
А пока он снова вернется в условленное место — к Козьему Броду.
До утра Нарайн еще трижды мотался к воротам, к храму и снова к переправе, замучил коня, извелся сам, но все никак не хотел прекратить поиски. И только когда солнце почти поднялось из-за горизонта, ему ничего не осталось, как признать очевидное: надо возвращаться.
Она не пришла.
Почему? Творящие знают… Конечно, всей душой хотелось верить, что Сали что-то задержало. Что-то настолько важное или неодолимое, что оказалось сильнее ее обещания, сильнее любви к нему и стремления выйти за него, остаться с ним навсегда.