— Что желаешь, славный? Морковочка у меня как на подбор, да и свеколка есть, редечка… а капустка-то, глянь-ка, ни пятнышка гнили не найдешь! У нас-то в Верхней Лидинке умеют сохранять урожай свеженьким, почитай всему Орбину известно. А может, квашеной надо? — она стремительно нырнула под прилавок, и тут же появилась уже с небольшим бочонком. — Так у меня и с виноградом есть, и со смородиной, и просто…
Зеленщица тараторила так, что и слова не вставишь, пришлось поблагодарить и уйти искать новостей в другом месте. Но в другом и в третьем все повторилось: голоса, журчащие ручьем на перекатах, гулкие, как пчелиный рой или шепотки, подобные ветру в лесу, тут же смолкали, стоило подойти ближе. А встречные старались отвести глаза или улыбаться, тыча в нос своим товаром, будто и не они только что обсуждали что-то важное и волнующее. Нет, не о гуляниях и танцах гудел в это утро нижний Орбин, не о влюбленных, возжелавших заключить союз именно сегодня, и не о званых обедах, которые придется готовить для господ — о радостях и торжественных приготовлениях болтают не так, совсем не так… Так шепчутся о дурных знамениях и постыдных тайнах, причем таких, о которых в присутствии славных господ лучше не вспоминать.
А ведь день Любви Творящей — любимый женский праздник в Орбине! К нему готовятся чуть ли не за месяц…так что же должно было случиться, чтобы об этом все вдруг забыли? Конечно, Нарайн в первую очередь думал о Салеме: вдруг весь переполох из-за нее? Пропала или пострадала девица одного из знатнейших родов — такая новость вмиг бы всколыхнула город. Вдруг именно об этом и шепчется рынок? Воображение тут же начало подкидывать картины одна страшнее другой… нет, так невозможно, надо спросить кого-нибудь напрямую: что слышно в городе о дочке славнейшего Вейза? Нарайн даже выбрал верткого и ушлого разносчика сластей из местных: он-то наверняка должен знать все подробности. Но только направился к нему, как кто-то сзади схватил за локоть.
— Славный Нарайн Орс?
Нарайн резко повернулся, но, еще не успев увидеть, узнал голос: Дара, чернявая бродяжка Дара, их бывшая невольница-посудомойка.
Дара была лет на десять старше Нарайна и откуда взялась в доме, он точно не знал, но слуги болтали, что младенцем ее подбросили люди дороги — племя бродяг, кочующее по Умгарии, известное песнями, плясками да ярморочным колдовством. Дара была девчонкой веселой и доброй, а как выросла — превратилась в настоящую красавицу, хоть и смуглую, как головешка. Но при этом так и осталась ленивой неумехой, годной только мыть полы и чистить сковороды. Потому отец, когда узнал, что один из садовников Вечноцветущей влюбился в нее без памяти и собирает деньги на выкуп — просто подарил ему девчонку. А девчонка добро помнила: до сих пор считала себя обязанной.
В этот раз Дара была хмурой, озабоченной, даже испуганной, что совсем на нее не походило.
— Идем со мной, славный. Нельзя тебе тут! — и потянула прочь с площади. — Скорее идем, скорее, не ровен час узнает кто и донесет!
— Дара? Что случилось? — он перехватил ее руку, сжал. — Что ты знаешь? Ну, говори!
Если ей что-то известно, то он хотел знать это прямо сейчас. Но Дара только глазищи вытаращила и, прикрыв его рот ладонью, прошептала скороговоркой:
— Помолчи пока! Вот спрячу тебя — тогда и расскажу.
Она так упорно и уверенно тянула его за рукав, что он поддался и пошел следом, по дороге пытаясь сообразить, что же произошло? В городе уже могли знать, что пропала дочка славнейшего Вейза, но Дара-то боялась за него! Неужели кто-то все-таки узнал про их побег? Кто? Как? Да если и узнали, это не преступление, отчего же так пугаться-то!.. Когда же она остановится и все объяснит?!
А Дара все шла и шла, петляя по площади, заглядывала в каждый угол и закуток, и приговаривала: «нет, тут слишком приметно», «нет, слишком укромно», «мешки… и что златокудрому делать среди мешков с овощами? Нет». Никакое место ей не годилось, пока не попалась скамья. Обычная каменная скамейка с сидением из почерневшего от времени дерева, каких полно в центральной части Орбина, она стояла чуть поодаль от торговых рядов, была совершенно на виду, но никому не мешала: удобное место, чтобы передохнуть, съесть купленное с лотка лакомство или попить чего-нибудь освежающего.
Увидев скамью, Дара тотчас заспешила к ней.
— Тут садись, славный. И не прячемся, и не на виду… и лента у тебя простецкая, неприметная — хорошо это. Спиной к базару не узнают. — Она толкнула его на сидение, а сама плюхнула рядом свою корзинку и начала в ней копаться, поочередно вынимая и раскладывая перед ним кулечки, свертки и коробочки. — Я на рынок травки принесла, ароматные и лечебные. Мой-то знает, как с травками надо, а я приторговываю… Так ты смотри, будто купить думаешь, а я говорить буду.
Поди пойми, что затеяла? Но Нарайн послушался, начал разглядывать товар. Пусть Дара делает, что хочет, лишь бы рассказала наконец, что же такое произошло!
— Горе у нас, славный Нарайн… беда, — начала Дара, улыбаясь так сладко, словно не о какой-то беде говорила, а в самом деле собралась всучить ему все свое добро. — Твоих-то сегодня утром, еще до свету, каратели забрали. Господина Озавира, говорят, судить будут.
— Кого забрали?..
В мыслях была только Салема, поэтому слова ее показались неудачной шуткой: скользнули — и осыпались. А он продолжал как ни в чем не бывало таращиться на разложенные по кулечкам фенхель и розмарин. Но прошел миг, другой — и смысл начал доходить.
— Судить — отца?! Почему? За что?! — Нарайн чуть не вскочил… да и вскочил бы, побежал сам выяснять, откуда такие слухи, если бы Дара не усадила на место.
— Да сиди ты тихо, славный! — зашипела она, а потом снова натянула улыбку и продолжила: — Не знаю, за что, тебе-то, поди, виднее будет. Но забрали всех — и господина Озавира, и госпожу Ариму, и даже деток. Люди, кто видел, говорят, противились домашние-то ваши, пытались защитить, так их побили. Крови много было…
Она все говорила, а в голове крутилось одно: невозможно… Ворваться в дом к четвертому патриарху, бить его слуг, арестовать семью?! Невозможно. Напутала что-то садовничиха. Как говорят: глупая баба услышит птицу, и думает: соловей… а он что — вот так просто должен поверить в подобную чушь?! Да пойдет сейчас и сам убедится, что все это ошибка или вранье.
— Мне надо домой, — он снова попытался подняться, и снова получил толчок в грудь.
— Сядь, говорю, если воля дорога! — она глянула сначала сердито, а потом губы вдруг дрогнули и на глаза чуть не слезы набежали. — Миленький, не ходи туда. Крови-то я сама не видела, может и вранье. А вот то, что тебя по всем улицам ищут, чистая правда. Блюстители-то вон, хоть сам приглядись, в толпе так и шныряют, да не за ворами — этих они нынче и не видят вовсе. Так кого им еще ловить? И каратели из внутренних, городских — разъездами по всем улицам. Мне на пути сюда дважды встретились. Помнишь ли, часто раньше такое было?
Раньше такого не было. Или было, но Нарайн не знал — не на его веку… а может, просто не замечал никогда. Жил целых семнадцать лет и думать не думал, что на кого-то из членов Выского Форума посмеет поднять руку простой каратель! Нет! Такого просто не могло быть. Разум отказывался верить. Сначала Салема пропала, теперь это… мир словно с ума сошел.
Или это Нарайн сошел с ума?.. или это сон, какой-то кошмар из самых диких. Вот сейчас откроет глаза — и поймет, что все это ему только приснилось!.. Он даже зажмурился, но голос Дары положил конец этой глупой детской надежде.
— …найдешь, где укрыться-то? Я бы к себе позвала, да какая мы защита славному господину?..
В самом деле, чем ему поможет бедняжка Дара, которая и трех тарелок-то помыть не может, чтобы одну не разбить?.. Предупредила — и то молодец. Да и не может он полагаться только на ее слово и городские слухи. Все равно надо попасть домой и самому во всем разобраться.
— Не хлопочи, найду, где спрятаться, — Нарайн поднялся, не обращая больше внимания на ее протесты, — я и так очень тебе обязан… на вот, держи.