— Все так, Гайи, я распорядился: ты поедешь с отцом.
Гайяри собрался возмутиться, даже воздуха набрал, но Айсинар не позволил, продолжил сам:
— Не спорь, мальчик, так надо. Славнейший Геленн увозит из города семью, это его право. Ты же и сам наверняка хотел бы знать, что мать и сестра в безопасности, правда? Вот и должен их проводить. Ты же понимаешь, у отца другая миссия, он с вами не поедет, а дать больше охраны я не могу. Вот только тебя отпустить… но ты лучше любой охраны, так?
На середине этой речи юный Вейз опустил голову — не зная его, можно было подумать, что застыдился — но когда Айсинар закончил, снова посмотрел в глаза и ответил:
— Хорошо. Раз ты приказываешь, я поеду. Но, Айсинар, я вернусь…
Айсинар… второй раз за все время Гайяри назвал его по имени.
Первый — разве это забудешь? — был в тот день, когда гонец принес вести о начале войны. Армия Булатного пошла в наступление по всему фронту. Приграничные отряды вступили в бой и успешно держат оборону — так сказал молоденький каратель, чуть не загнавший коня у ворот Орбина. Правда, пока он добирался, «успешную оборону» умгары смяли и успели значительно продвинуться вглубь страны.
Гайяри тогда вот так же в глаза смотрел и повторял: «Айсинар, я буду с тобой, что бы ни случилось. Мы победим, иначе и быть не может. Мы всегда побеждаем». Айсинару было страшно, а Гайяри — нет. Ничем этого демона бездны не напугаешь… Тогда казалось, это от наивности, оттого, что все его представления о войне из книжек да уроков в семинарии.
Теперь Айсинар понял, что и сам он недалеко ушел: те же книжки, те же уроки — вот и все, что он когда-либо знал о том, как воевать и побеждать. До войны Гайяри сражался всерьез хотя бы на арене, у Айсинара и того опыта не было. Что ж… теперь он появился, но не принес с собой ни силы, ни уверенности, ни победы.
— …я только провожу мать и вернусь. И останусь с тобой до самого конца. Вместе мы победим.
— Да, Гайи, так и будет, — тихо ответил Айсинар. И обнял, крепко прижал к себе мальчишку, сгребая пальцами его золотистые кудри.
Небо за окном уже просветлело, и первые лучи утреннего солнца озарили горизонт.
***
Лучи утреннего солнца озарили горизонт, и лагерь начал просыпаться, наполняясь звуками: сначала перекличка часовых, конское ржание, звон котлов и плеск воды у кухарей, потом возня и ленивые перебранки в палатках дружинников.
Кнезич Ярмил тоже не стал разлеживаться. Да и как тут разлежишься? Дощатая походная койка мягкостью перины не побалует. И то, что жесткая — не беда, к жесткому он привык, так для спины полезнее. Хуже, что узкая — не развернуться. Будто специально его, калеку, пытать: пришлось лежать всю ночь в одной позе согнувшись… на хороший глубокий сон и надеяться не стоило. То по нескольку дней в седле, то ночевки на голой земле под конским боком, а теперь еще это ложе страдания… Но если кто-то надеялся, что он не выдержит, заскулит и отползет, как побитый пес — он надеялся зря. Перетерпит, научится и привыкнет. А если в конце концов умрет — то и пусть. Все равно это лучше, чем быть заколотым за ненадобностью или заживо похороненным где-нибудь в дальнем остроге.
Ярмил сел в постели и принялся растирать покалеченную ногу. Медленно, очень медленно к мышцам начала возвращаться подвижность, но кости продолжали ныть как и прежде. Не получалось у него так, как у Озавира. Вроде все делал правильно, а не выходило…
Златокудрый чужестранец казался хлипким, умгары над такими посмеиваются, жалеют; и руки у него были нежные, тонкие, только палочку для письма да кисточку держать. Но когда этот «слабак» разминал его тело, Ярмил заливался слезами, едва сдерживался, чтобы не кричать в голос. Зато потом приходило блаженное тепло и истома, а следом — силы, гибкость, радость движения. Боль отступала ненадолго, но для того, кто всю жизнь терпит боль, и малая отсрочка как великое счастье, особенно если отсрочка эта с каждым разом увеличивалась. Ярмил в тайне уже начал надеяться, что когда-нибудь боль уйдет совсем, но… потом Озавир уехал, а после и вовсе пропал. А у самого Ярмила, понятное дело, так не получалось, да и не могло: он ведь не маг.
Златокудрый посланник, правда, тоже говорил, что не маг, и Ярмил на словах с ним соглашался, только в душе все равно знал правду.
Когда Ярмилу было лет десять, в его родном племени появился Черный Йенза, не просто колдун, а из самых настоящих, обученный в тиронском Сером замке, в знаменитом ордене Согласия! Йенза много чего умел. Мог и дождь в засуху сотворить, и без быка и лемеха вспахать землю. О разжигании огня или горячей водяной бане и упоминать не стоило. Но Ярмила лечить не взялся. Только глянул — и сразу приговорил: «Не хотели боги дать тебе здоровое тело, мальчик. А против богов и маг бессилен».
А орбинский посланник никакими богами отговариваться не стал — взял и помог. И что бы это могло еще быть, если не магия? Ярмил так и спросил, прямо. А тот на смех поднял:
— Раз так хочешь, пусть будет магия. Только магии самая малая капля. Остальное — наука и ремесло, а науку с ремеслом любой может освоить, стоит только захотеть.
Ярмил сразу согласился:
— Я хочу, учи.
И началось обучение. Сначала буквы и цифры, слова, знаки речи и знаки счета. Потом небольшие книжки и простые задачи. А в перерывах Озавир рассказывал, чем и как можно облегчить его боли. Потом Ярмил спросил о других лекарствах, посланник рассказал и это: о разных веществах, которые помогают победить болезни, о том, что некоторые из них добывают как камни, другие берут из растений и животных. А самые сильнодействующие нужно готовить специально, для каждой хвори по-разному. И даже показал, как делать некоторые. Делал, и объяснял:
— Разные вещества, соединившись, меняют свойства. И какие свойства они обретут, зависит от количества первоначальных составляющих и от условий, в которых ты готовишь. И еще запомни: то, что в малых дозах лекарство, в больших — всегда яд.
— Ты, наверное, целитель, — решил тогда Ярмил, — раз так много об этом знаешь.
А он опять только посмеялся:
— Что ты! Об этом я знаю очень мало. Только то, что каждый орбинский мальчишка изучает в семинарии.
Ярмил тогда долго думал, что же за место такое — этот Орбин, если там каждого мальчишку учат стольким премудростям? Он полюбил этот город, даже не увидев, не узнав его, заранее. И решил, что обязательно там побывает, чего бы это ни стоило.
Но орбинцы схватили и казнили Озавира как изменника…
Златокудрый посланник был единственным человеком в жизни Ярмила, который не жалел его и не презирал, а слушал, стремился понять; уважал его ум и характер и, несмотря на немощное тело, верил, что однажды Ярмил не из вежливости, а по заслугам будет именоваться славным и великим. Сам Ярмил, конечно, не был простофилей — понимал, что Озавиру выгодно посадить на трон Умгарии друга своей страны, а не врага и завоевателя… ну и пусть! Он был согласен: тот, кто поможет избавиться от боли и прожить долгую, деятельную жизнь, и есть самый настоящий друг.
Только вот в Орбине дружбу с кнезичем посчитали предательством… отчего? Почему? Ярмил долго думал, но понять так и не смог. И дал себе зарок, что однажды спросит. Сам доберется до главных златокудрых вождей… как бы они там не назывались, и потребует ответа: за что казнили Озавира? И почему война и кровь просвещенным мудрецам показались желаннее мира и дружбы?
Но Озавир все-таки сдержал слово: когда уехал — прислал книги, много книг, целых два десятка. И Ярмил учился. Было трудно, потому что читал он еще плохо и многого сразу не понимал, но старания принесли свои плоды. Теперь умгарский кнезич не только бегло читал по-орбински, но и освоил арифметику, азы естественных наук и даже научился составлять карты. Потому-то кнез Вадан и пожелал наконец видеть на военном совете своего старшего сына.
Закончив с ногой, Ярмил принялся разминать спину: водить плечами и плавно скручиваться то в одну сторону, то в другую… Необходимых для лечения движений было много, и проделывать их следовало правильно, многократно повторяя, но за все время тут, в походном лагере, ему это еще ни разу не удалось. Вот и теперь он едва начал, а с улицы уже полог тянут: