Не узнал он её, что ли? Или, как говорят, в упор не видел? Тасе захотелось сказать ему вслед что-нибудь обидное – в том смысле, что заботливые родители купили своей дочке полный комплект: квартиру, машину и мужа. Но она ничего не сказала. Стояла и смотрела, как они поднимаются по ступенькам – высокий и широкоплечий Николай и тоненькая миниатюрная девушка с детским личиком, в баснословно дорогой шубе. ПО шоколадному меху рассыпались длинные светлые волосы, разделённые выпирающим горбом на две половинки. Бедная маленькая птичка. Точнее, богатая.
Богатая невеста! – хрюкнула от смеха Тася. Николай, наверное, на седьмом небе от счастья… А уж как тётя Валя обрадуется – подумать страшно! Тася на выдержала и расхохоталась – к счастью, когда за «новобрачными» закрылись двери лифта.
«Каждый выбирает по себе – женщину, религию, дорогу, дьяволу служить, или пророку – каждый выбирает по себе» – вспоминала Тася, поднимаясь на свой девятый этаж пешком и не чувствуя тяжести двух объёмистых сумок. Ей вдруг стало легко и беспричинно весело. Домой она явилась с сияющими глазами и вполне довольная собой. И Новый год они встречали как никогда весело. Это был последний Новый год, который они праздновали втроём. Через месяц отца не стало.
Глава 7. Нестёртые воспоминания
Такой вот характер: ни о чём не забывала, сколько бы ни прошло лет. Причём, радостные и нерадостные события помнились пугающе подробно, с ощущением щекотного, захлёстывающего сердце восторга и тяжёлой пустоты обид. И только ненависти она не чувствовала никогда – наверное, не хотела ненавидеть тех, кого когда-то считала друзьями. Кого когда-то любила. Кому когда-то верила. Тася ни к кому не испытывала ненависти, и хотела, чтобы жизнь у них сложилась и чтобы они получили то, чего достойны.
Всё у неё не как у людей – вот, даже врагов нет. Враги бывают на войне, а она ни с кем не хочет воевать. Тем более с друзьями, пусть и бывшими. А разве бывают – бывшие друзья? Наверное, их у неё не было, Тася их придумала, никакие они не друзья, просто люди, обычные люди, с которыми её свела жизнь – на какой-то отрезок времени. Потом они пошли своей дорогой, а она пошла своей. Дорога терялась в белом мороке, в котором исчезли земля и небо… В Тасиной душе мела метель, и никого нельзя было разглядеть – ни друзей, ни врагов.
Ни друзей. Ни врагов. Ни дороги. Всех унесла метель, и холодно было на душе, и нельзя согреться даже под ирландским пледом, который грел как печка. Даже под пледом.
Тася медленно вынырнула из мыслей (именно так, время возвращения напрямую зависело от глубины погружения, и если резко вынырнуть – в сердце останется кессонная болезнь нестёртых воспоминаний) и посмотрела в окно – да просто метель, а всё остальное Тася придумала. Обыкновенная метель. И дорога – обыкновенная, и никуда она не терялась. Дворник сметает снег метлой, а он всё летит, вот скажите, зачем мести улицу в метель? Может, ему просто нравится, вот он и вышел – поразвлечься… И вдвоём с метелью заняться любимым делом.
А Тася ничего уже не может делать, она с утра свернула горы и устала до невозможности. теперь блаженствует на любимом диване, завернувшись в шерстяной невесомо-ласковый плед, и ей невыразимо хорошо. Ей всегда нравилась метель, зима – любимое время года. Зима об этом знала и на день рождения подарила ей эту сказочно красивую метель.
А тогда, двенадцать лет назад, день её рождения был солнечным! – вспомнилось Тасе. И так же светло и солнечно было у неё на душе, и она сделала себе подарок – лыжную прогулку в дальнем лесу за МКАДом (московская кольцевая автодорога), там, где кончались идеально ровные тропинки Лосиного Острова с непременными скамейками, беседками и указателями на перекрёстках – и начиналась Подмосковная тайга.
Когда-то они катались здесь с папой, уезжали далеко, аж до самого Болшева, так что возвращаться приходилось автобусом – до железнодорожной станции. Они садились в электричку и ехали домой. И каждый раз привозили с собой поджаристую, вкусно пахнущую ржаную буханку, купленную в болшевском пристанционном магазинчике. Им казалось, что болшевский хлеб вкуснее московского. Да что там – казалось! Так оно и было.
Лыжные вылазки приводили в восторг обоих – лес за кольцевой дорогой был по-таёжному красив, а речка Ичка зимой превращалась в идеальную лыжню. За речкой лес расступался, и открывалось широкое поле, заросшее высокими стеблями какой-то травы с рыжими метёлками соцветий, которые осенью почему-то не осыпались и оставались зимовать. Щедро облитые солнечным светом, с качающимися под ветром пушистыми соцветиями – это спящее поле казалось живым. Тася ехала через поле и представляла, как будто сейчас лето, а поле представляла ржаным, и ветер раскачивал колосья, из которых, перемолов на мелькомбинате в муку, пекут те самые буханки с хрустящей корочкой… Буханки были из детства, и колосья тоже, и солнце. Солнце трогало горячими лучами Тасины обожжённые ветром щёки, щекам становилось тепло, и так же тепло и радостно было на душе.