Патриот и социалист мог спокойно отойти в иной мир — с грудной жабой и чистой совестью.
М-те Колибри залилась слезами, но не изменила раз заведенного порядка. М-г Бернар, храбрый офицер с резким, пронзительным лицом того типа, который после победы символизирует «добрых французов», правая рука покойного Мопа — занял его место в банкирской конторе и на пышной супружеской кровати под парчовым балдахином, где маленькую Эрнестину едва можно было найти.
В остальном m-me Колибри оставила за собой полную самостоятельность. Ее смело можно было назвать маленькой женщиной с большим характером. М-г Бернар почувствовал это тотчас же и покорился, несмотря на свои усы и военную доблесть.
У себя в салоне m-me Мопа царила самодержавно.
В память о муже она продолжала благоволить к социалистам. В память о бывшем своем владельце — банкирская контора продолжала его операции…
Понижение курса… но m-me Колибри плохо разбиралась в этих делах…
К тому же, у нее были и свои соображения.
— Кайенский перец, нисколько не лишая блюда его питательности, придает ему остроту и возбуждает аппетит, — говорила она.
Эту остроту она умела вносить во все. Друзья ее мужа — биржевики, коммерсанты, торговцы воздухом — весь этот почтенный мир дельцов, краса и гордость победоносной Франции — находили в ее уютном особняке на улице Марбефф тот щекочущий обоняние и нервы душок, который был им так необходим, чтобы чувствовать себя носителями утонченной культуры. Этот душок вносили с собой молодые депутаты, адвокаты, художники, бойкие журналисты, блестящая «оппозиция его величества», «друзья народа», социалисты-патриоты. Здесь, в общем фокстроте, они позволяли себе забыть, что они политические противники.
Салон m-me Мопа нельзя было назвать светским салоном былых времен. Хозяйка и сама не хотела этого.
— У меня веселятся, — говорила она с наивным видом, поводя своим остреньким птичьим носиком. — Нет, я далеко не пуританка. В буржуазных салонах я чувствую себя скверно. Мы не интересуемся ни родословной, ни формулярным списком. Мы идем в ногу с веком — мы демократичны.
Последний сезон у нее царил де Бизар, — этот кумир танцующего Парижа. Ее нисколько не шокировало, что он берет деньги за свои танцы.
Однажды он танцевал у нее фокстрот, который был объявлен как фокстрот «молодоженов». Де Бизар и его партнерша попросту танцевали в ночных рубашках тончайшего шелка. И только. Танец произвел фурор. На этот раз хозяйка не пожалела кайенского перца. Из демократических побуждений, m-me Колибри первой ввела в моду вечера «тонущего корабля». Они устраивались раз в месяц. На них дамы приезжали в масках. Это давало возможность кавалерам приглашать на вечер своих любовниц или актрисочек из мюзик-холлов, модисточек из дансингов, всех тех милых созданий, с которыми они не решились бы появиться в салоне, но с которыми можно было повеселиться вовсю, раз они были в масках.
Каждый попавший на такой вечер должен был забыть о завтрашнем дне. В его распоряжении оставалась только одна ночь. Через несколько часов — корабль погибнет.
— У вас все для счастья — музыка, вино, любовь, — сумейте же этим воспользоваться, — объясняла неофитам[12] маленькая Эрнестина, сжавшись в комочек на своем диване, — человек перед смертью свободен от всех оков предрассудка.
С ней соглашались тотчас же.
Война научила многому.
Друзья m-me Мопа далеки были от предрассудков.
— Это смело, но пикантно, — говорили почтенные биржевики, не узнавая под масками жен, приехавших со своими любовниками, и радуясь случаю развлечься вовсю, нисколько себя не компрометируя.
— M-me Колибри эксцентрична, но за этой эксцентричностью чувствуется несомненный здоровый демократизм, — вторили биржевикам веселые социалисты.