— Не совсем, мой таинственный Мустафа.
— Если бы вы узнали меня после, я рисковал бы провалить задуманное мною. Вы должны обещать мне молчать об этом до завтра… и заставить молчать вашего кавалера… ничего больше.
— А если я не захочу?
Эсфирь вздернула голову, черные усики задвигались под покрывалом.
— Тем хуже для вас, — равнодушно ответил незнакомец.
Оглушительный взрыв аплодисментов заглушил этот разговор, продолжавшийся еще несколько минут.
В черной комнате, где на треножнике пылал неугасимый огонь, в комнате черной магии, деловая беседа подходила к концу.
Лагиш вынул сигару в серебряной бумажке, обнажил, обрезал и зажег. Голубоватый дымок пополз по золотым арабескам низкого навеса. Панлевес закурил в свою очередь. Оба на время смолкли.
Каждый сказал то, что мог, — оба пришли к определенным выводам — сомнений никаких не оставалось. Политика — есть политика.
Точка.
У Лагиша горело правое ухо, как у школьника, которому внушили правила поведения. У Панлевеса дрожало правое веко, как у человека, напряженно всматривавшегося в темную даль. Панлевес обладал удивительной способностью кошки — видеть в темноте. Вся его карьера была построена на этом. Он был истинным духом парламентаризма.
Узкая голова топором, длинный, точно приставной, нос клювом, прилипшие к черепу гладкие черные волосы, аккуратно разделенные пробором посередине. Бледное, точно обточенное бритвой лицо с тонкими бескровными губами. Хилый, согнутый корпус. На прямых плечах платье, как на вешалке. Смесь арлекина с инквизитором.
Втянув голову, пригнувшись, сидел он с таким же выражением иронии и лукавства глядя перед собой, с каким он смотрел обычно на депутатов из-за пюпитра, произнося неизменно вежливым, размеренным голосом свои полные яда часовые речи.
Лагиш хорошо знал эту фигуру, этого «народного избранника», у которого не было друзей, но которому все аплодировали. Он знал, к каким интригам прибегал Панлевес, чтобы пролезть в заветную Палату, этот игорный дом, все «правила игры» которого давно были им вытвержены назубок. Рассерженный приставаниями Панлевеса, бонапартист и сын известного бонапартиста Кассаньяк рассказывал о том, как перед выборами ему внезапно ночью позвонил тогда всесильный Панлевес, правая рука диктатора Дюкане. Он просил добыть ему рекомендательное письмо к корсиканцам, у которых сильны еще наполеоновские традиции, от принца Наполеона, находившегося в Брюсселе. Пришлось уважить просьбу, и бонапартисты вскладчину отправили в Бельгию курьера. Курьер привез письмо, но вскоре оказалось, что Панлевесу Корсика была нужна лишь для отвода глаз от Бордо, где он решился вырвать победу. Имея в руках это письмо, в ореоле своего всевластия Панлевесу удалось заставить себя слушать бордосского епископа, — и вот он — депутат наикатолической Вандеи!
И с ним Лагишу пришлось вести беседу. Ему, социалисту, пришлось выслушать авантюриста и даже соглашаться…
Политика — есть политика…
Но ухо не переставало жечь.
— Ваше превосходительство…
Лагиш поднял глаза. В дверях стоял голый негр.
— Господин министр, вас просят к телефону.
— Меня?
Он рад был освобождению. Скорей из этой темной комнаты. Где Колибри? Найти ее, схватить, измять и забыть дела, политику, скрипучий, ядовитый голос Панлевеса.
— Итак, смею надеяться…
— Да-да, конечно…
Только у телефона, в кабинете покойного Мопа, Лагиш пришел в себя.
— Я слушаю.
— Ах, это ты, малютка?
Он слушал долго, улыбаясь, потом крикнул с самодовольным видом:
— Ну хорошо, в час я буду у тебя.
И, бросив трубку на рычаг, увидел Виньело.
Художник сидел за письменным столом в полном одиночестве. Перед ним стояла бутылка рома и чашка кофе. Он с видимым удовольствием собирался закурить сигару.
— А, господин министр! — крикнул он. — Ваше превосходительство, не скажете ли мне, с какого конца обрезают сигару?
Лагиш, смеясь, подошел к художнику. Телефонный разговор вернул ему хорошее настроение.
— Давайте, я вам покажу, — и через мгновенье воскликнул: — Ба, да вы курите те же сигары, что и я!
Конечно, в серебряной бумажке и на бандерольке «Non plus ultra».
— Такие же, как ваши?
— Ну да, совсем такие. Я сам их начал курить недавно. — И Лагиш вынул из бокового кармана золотую сигарницу.