Иногда создавалось впечатление, что происходит массовый, грандиозный по своему численному охвату актерский тренинг по системе Станиславского: целой стране предлагают вжиться в образы то валютной проститутки, то воров в законе, то — в лучшем случае! — бомжей. Эти кампании волнами прокатывались по страницам газет и журналов. Собираясь за праздничным столом, вполне приличные и честные люди тратили уйму времени на обсуждение этих животрепещущих вопросов. Женщины, чуть ли не с завистью рассказывая друг другу о баснословных заработках «центровых», не стеснялись сидевших рядом, часто совсем незнакомых, мужчин. А те, в свою очередь, ужасно гордились информированностью об отличиях «сук» от «козлов» и «опущенных», и каждый старался показать, что знает больше остальных. Вот и мы, женщины, зачем-то знаем теперь эти слова, хотя, право же, не стремились их узнать. Но от них некуда было деться. Они вторгались в наши дома и головы без спроса.
Очень быстро акценты стали смещаться. Заняв центральное (или центровое?) место в средствах массовой информации, в искусстве и, соответственно, в разговорах людей, преступная жизнь начала активно — столь же активно, сколь и внедрялась, — романтизироваться. Песня «Путана» буквально трогала до слез. Песня «Поворую — перестану, я вот-вот богатым стану…», доносившаяся из каждого рыночного ларька, как-то так незаметно прилипала, что ее потом целый день хотелось мурлыкать себе под нос. Может, скоро появится завораживающая своим нежным лиризмом песня киллера?
Кроме музыки, «проживанию» уголовных ролей чрезвычайно способствовало кино. Прогремевшему на всю страну фильму «Асса», где мафиози были показаны «неоднозначно», пришли на смену другие киноленты. В них преступник откровенно превращался в романтического героя и противопоставлялся злодею-следователю. А недавно появился фильм, в котором популярнейшие киноактеры сыграли любовную страсть убийцы (артист А. Абдулов) и его следователя (артистка М. Неелова). По масштабу это можно было сравнять разве что со страстью легендарных Тристана и Изольды. Героиня ради своего возлюбленного пошла на все мыслимые и немыслимые должностные преступления и в конце концов передала уркагану оружие, из которого он при побеге перестрелял половину тюремной охраны. Но с каким же сочувствием к этим «рыцарям любви» сделан фильм!
Прибавьте к этому массу иностранных книг, фильмов, клипов с отчетливо выраженной уголовной тематикой — и картина приобретет еще большую насыщенность.
Сильно изменился за последнее десятилетие и словарь наших сограждан. Средства массовой информации, безусловно, сыграли в этом «направляющую и вдохновляющую роль». Но даже те, кто негодуют или иронизируют по поводу засорения языка, кажется, тоже не до конца осознают магическую, если не мистическую, власть слова. Хотя нельзя сказать, что культурная часть нашего общества (а журналисты, по крайней мере, формально, к ней относятся) в принципе равнодушна к вопросам лексики. Скажем, когда пятилетний ребенок приносит из сада грязные слова, родители всячески стараются его от них отучить, справедливо полагая, что вместе со словами он переймет и хулиганские манеры, и образ мыслей, и образ действий — ну, в общем, что форма и содержание неотделимы друг от друга.
Но когда речь идет о массовом сознании, эта нехитрая логика вдруг перестает работать. И если уж продолжать сравнивать с детьми, то журналисты, спешащие продемонстрировать все красоты жаргона, гораздо более уместного в устах молодежной банды, подозрительно напоминают хилых подростков, которые заискивают перед хулиганами, чтобы хоть как-то примкнуть к миру сильных.
Причем, произошла очень интересная вещь. В литературный, и даже официальный язык (ТВ, радио, печать) были вброшены десятки жаргонных слов, нередко заимствованных прямо из уголовного лексикона. А ведь в нашем языке, как, вероятно, в языке любого традиционного общества, стилистические пласты разграничены достаточно четко, и размывание их неизбежно вызывает сдвиги в общественном сознании. Собственно говоря, мы это сегодня и наблюдаем. Что происходит, когда на страницах газет изо дня в день появляются слова типа: «тусовка», «кусок», «лимон», «наезд», «наскок», «попса», «голубой», «коммуняки», «совок», «задолбать», «опустить», «замочить», «зачистить», «оттянуться», «кинуть», «кидала», «мокруха», «мокряк», «урла», «зелень», «баксы», «капуста», «впарить»? Или когда дикторы «Новостей» и даже президент страны говорят про «разборки в правительстве»? — А происходит приучение. Люди вообще склонны подражать образцам. Дикторы, ведущие радио и телевидения — это традиционные образцы для подражания. Раньше язык пьяного или хулигана из подворотни не просто отличался, а резко контрастировал с языком журналистов. Теперь же большой разницы не наблюдается. А выглядит диктор все так же респектабельно, как и раньше. И социальное положение занимает весьма завидное. Следовательно, не он опускается до ненормативной лексики, а она поднимается до нормы. Даже выше — до самого Олимпа! И все население огромной страны оказывается приобщенным к тайному языку воровской «малины» (ведь жаргон и выдуман для того, чтобы чужой «не просочился»!). Заполучая слова-пароли, все общество, пускай мысленно, но включается в эту тайную жизнь. Соответственно, границы «малины» расширяются. Сначала в умах, а потом и на деле.
Это с одной стороны. С другой же, литературные и всем понятные русские слова, обозначающие различные безобразия, заменяются иностранными. Вымогательство — «рэкет», убийца — «киллер», шлюха — «путана», спекулянт — «бизнесмен», «специалист по маркетингу» или «маршан», преступная банда — «мафия», «мафиозные кланы», «структуры» и даже «криминалитет» (почти «генералитет»!). При этом удается убить двух зайцев: негативный оттенок, присутствующий в знакомом, привычном слове, снимается, а параллельно возникает оттенок чего-то далекого, заморского, с налетом романтики.
Разумеется, мы не сводим все только к алхимии слова. Да, бытие тоже многое определяет. И оно основательно сдвинулось в сторону уголовщины. Торговля никогда не была наичестнейшей из профессий. И когда в стране вдруг столько народу начинает торговать, воздух, естественно, меняется. Но об этом и о многих других, вполне материальных причинах роста преступности, достаточно написано и без нас. Как и о том, что когда глава государства одним росчерком пера отменяет конституцию, а затем происходит расстрел безоружных людей в центре города и его показывают по ТВ, то разговоры о законности и правопорядке приобретают до неприличия фарсовый характер. (Об этом неохота писать еще и потому, что теперь об октябрьском беззаконии кричат все, кому не лень, в том числе и те, кто совсем недавно требовал «раздавить гадину» и «укрепить руку»).
Мы лучше поговорим о другом. Ну допустим, два-три года назад еще не все понимали, в какую криминальную реальность вырулит «возрожденная Россия». Но сейчас, когда в одной только Москве одних только заказных убийств происходит в среднем по три в день, всем, кажется, все ясно. И что? Сделаны хоть какие-то попытки это изменить? Да, конечно, ужесточение законов, контроль за их выполнением, борьба с коррупцией и т. п. — насущно необходимы. Но, может, все-таки, «не худо на себя, кума, оборотиться»? Может, журналистам, которые, повторяем, внесли весьма ощутимую лепту в криминализацию массового сознания, стоит поменять наконец тональность общения с читателями, со зрителями — в общем, с людьми?
А то открываешь газету «Комсомольская правда» (субботний выпуск 5-6 марта 1995 г.), которая вроде бы всегда считалась и до сих пор считается массовой молодежной газетой. И думаешь: «А для кого она на самом деле?»