Теперь город добрался до него, вымел и вычистил, вымостил дорожки пёстрыми полимерными плитами. Заросли проредили, так что от одного конца парка, можно было рассмотреть другой. По переходам и лестницам грубо напечатанной крепости с визгом бегала детвора.
-- Всё поменялось, правда?
Я обернулся. Сначала я увидел двух сфинксов, изображённых на бортах коляски, потом женщину в сером пальто и в замысловатой бордовой шляпке. И только потом понял, что смотрю на Ольгу.
-- Всё поменялось,-- кивнул я и присел рядом. В коляске, развалившись, как это умеют только коты и младенцы, спал ребёнок.
-- Ваня,-- Ольга кивнула на спящего сына,-- Как ты?
-- Я пока сам по себе мальчик. Иногда мне тебя очень не хватает.
-- Ты прекрасно знаешь, что ничем хорошим наши отношения кончиться не могли,-- спокойно сказала она, без эмоций, просто констатируя очевидный факт.
-- Ну да, учитывая то, что они кончились Эквиской,-- я мрачно усмехнулся.
-- Расскажи, что случилось?
Я рассказал про отца, Ольга молча слушала.
-- Ты с кем-нибудь ещё говорил об этом?-- наконец спросила она.
-- С Дим-Димычем. Он пока не знает, что можно сделать.
-- Лёха должен знать. Вадим должен знать... Может кто-нибудь из тестировщиков что-то знает. Лёху я видела недавно, погоди, дам визитку.
-- Вадим вряд ли поможет...
Вряд ли. Похоже, он первым понял, что на дне открытого нами ящика, за вычетом выплат и расписок о неразглашении, не осталось даже надежды. И пошёл вразнос самым оригинальным образом. Перепробовав последовательно все способы вынести содержимое черепа изнутри, пройдя через полдюжины сект, он, наконец, остановился на ветке ислама, достаточно радикальной, чтобы каждое арабское -- не говоря уже о прочих -- государство считало своим долгом давить её приверженцев без суда и следствия, просто по факту принадлежности.
Вадим ударился в священную войну против неверных со всем фанатизмом неофита, включающим поджоги и взрывы во всех уголках планеты и видеороликами на фоне знамени джихада. Последний ролик с его участием снял китайский штурмовой дрон где-то в районе Южного Вахджирдавана, поставив в фильмографии незадачливого искателя сакральной истины жирную точку.
Ольга, похоже, не удивилась. Я словил себя на том, что не могу прочитать выражение её лица. За те несколько лет, которые мы избегали друг-друга, она стала завершённой -- как будто части, изначально содержавшиеся в ней, наконец выстроились и слились воедино. Ощущение усиливалось некоторой полнотой, которую она приобрела пока вынашивала ребёнка. И это тоже ей шло.
Я молчал. Дети штурмовали аляповатую крепость. Деловито сопел хранимый двумя сфинксами младенец.
-- Как-то не клеится разговор, правда?-- спросила Ольга со своей полуусмешкой -- почти как в старые времена.
Я кивнул.
-- Не клеится. Мы облажались.
Мы. Никто другой. Программисты и железячники вели проект к провалу, скованные изначальной постановкой задачи. Машинный разум упорно отказывался создавать правдивую ложь и превращать её в текст, которому хотелось безоговорочно доверять. Мы с Ольгой придумали решение, которое обрекло затею на успех.
Сложно теперь понять, кого из нас коснулось это роковое просветление -- в нашей прокуренной комнатушке, некогда бывшей вместилищем звукозаписывающей студии, с плакатом, на котором рушились и никак не могли упасть пылающие башни Торгового Центра, наклеенным поверх пожелтевших перфорированных панелей.
Весь мир словно хотел умереть в толчее необъявленных войн по обе стороны реальности. Деньги питали проект и отделяли нас от общего безумия, смешавшего и разделившего заново нации. Страна исторгла Сибирь, под радостные вопли рванувших на свою замьорзлую вольготу, чтобы стать льдистой Африкой, растеряв по дороге трёх погибших на каждого пережившего освобождение. Страна пожрала то, до чего смогла дотянуться. Причудливо тасовалась колода, неумолимо сбрасывая в отбой всё, что не зашло в новую масть.
Нас пронесло над этой проигрышной партией -- проект закрылся лишь с первыми проблесками прекрасного нового мира. Кем бы ни был наш анонимный заказчик, неизбежная в конце смутных времён зачистка подхватила его своими стальными челюстями и, по всей видимости, унесла в преисподнюю, мотая кровоточащей плотью о казённую зелень застенков.
Правила опять поменялись. Грядущие победы требовали добротных учителей -- Ольгу пригласили преподавать в столичный университет. Меня не пригласили никуда, но генераторы бравурных новостей нуждались в человеческом присмотре, и мой опыт тоже оказался уместным.
Мир оживал. Над придорожными канавами, поглотившими тех, кто привык к простой правде спусковой скобы, всходили полевые цветы. Мир снова привыкал быть целым, оптика ложилась в землю, когерентный свет, освобождённый от военной присяги, всё чаще нёс добрые вести и всё реже наводил на цель холодную машинную злобу.
Нам, выжившим, чертовски нравилось быть живыми.
Рыжий вихрастый пацан сорвался с крепостной стены, упал разноцветие осенней листвы -- и спустя мгновение, смахнув предательскую слезу, присоединился к своему упоённому воинству, не знающему ни боли, ни страха смерти. Бессмертная рать брала штурмом ясные небеса, цепляясь тонкими пальцами за прожилки в композитной имитации древнего камня.
-- С тобой всё так же хорошо молчать,-- сказала Ольга, напоминая о том, что сегодняшний день всё ещё стоит за левым плечом, лукавый и хмельной,-- словно ты и не изменился.
-- Мы все изменились,-- хмуро сказал я.
-- Может быть. Но с тобой всё равно спокойно. Я боялась этого дня, знаешь ли, я боялась, что кто-то придёт и скажет, что Эквиска жива, но вот приходишь ты, и говоришь, и я почему-то верю, что мы всё сделаем правильно.
-- Конечно,-- соврал я, и во мне всё колотилось и детвора исполняла вокальное соло под синкопы моего сердца.
Я не знал, что мы можем сделать правильно, после того, что мы сделали. Остаток беседы оказался скомкан, и мы оба это чувствовали. Я пообещал звонить, она пообещала не забывать. Мы лгали и нам было страшно -- нас объединяла мертвенная тайна посреди этого живого мира.
Мать обсуждала с призраком из машины какого-то дальнего родственника. Отец, обращённый в неутомимого цифрового джина отвечал, и отвечал, и отвечал -- совсем как настоящий, но лучше.
У него теперь всегда находилось время поговорить о мелочах.
Если вдруг, на секунду, поверить в то, что у нас есть бессмертная душа, то что есть в ней? Какой неизбывный токен хранит она, неподвластная хвостатым демонам нейролептиков и мизерикордам орбитокластов. Призраки в виртуальных доспехах Метцингера, гальванизированные меметическими вирусами -- плоть от плоти тварного мира, что, кроме них могло сохраниться?
Эквиска дрейфовала в забытьи, на приостановленных облачных сущностях, и так и сгинула бы, но одна из криптовалют в её диверсифицированной корзине выстрелила и то, что лежало парой оболов на глазах, внезапно стало богатством Креза.
Она ожила.
В её программных недрах щёлкнули простые директивы. Протоколы электронной почты, древние как ожидание ядерной войны, сработали и понесли сообщения по сотням заложенных адресов. Большинство из них, ныне мёртвые, не отозвались.
Часть отозвалась. Эквиска не разбирала сути ответа. Она разослала по живым адресам предложение, от которого сложно было отказаться.
Кто-то взял деньги и забыл о странном письме.
Но мир, увы, полон честных людей, не способных отличить добро от зла. И холодная воля программного кода облачилась в плоть безразличных исполнителей.