Взяли из сейфа дежурного еще утром оставленные там, чтобы не таскаться с ними по городу, свои «ПМ» — пистолеты Макарова. Засунув «Макарова» в кобуру под мышкой, Косенков сразу поважнел — словно бы надулся.
— Ты хоть стрелять-то умеешь? — с усмешкой спросил Софронов.
— С ходу — не очень, — признался Косенков. — А из положения «лежа» вроде бы ничего получается.
«Уазик» с водителем оставили метрах в тридцати от дома Крумса и гуськом подошли к калитке.
— Звони, — кивнул Турецкий Косенкову.
Тот нажал кнопку звонка.
Взъярился, гремя цепью, сторожевой пес.
Косенков позвонил еще раз.
Стукнула входная дверь дома, мужской голос прикрикнул на собаку, из-за калитки спросил:
— Кто есть тут?
— Вам телеграмма, — ответил, как ему было велено, Косенков.
— Бросьте в почтовый ящик.
— Вам нужно расписаться.
Загремел ключ в замке, калитка открылась. При виде четырех незнакомцев Крумс как бы отшатнулся и хотел захлопнуть калитку, но Софронов, оттеснив Косенкова, уже поставил ногу в дверной проем.
— Антонас Ромуальдович Крумс? — спросил Турецкий, хотя никаких сомнений у него в этом не было. Крумс был именно такой, каким Турецкий его себе представлял: рыжеватый, «видный из себя», с круглым, чуть веснушчатым добродушным лицом, с белесыми бровями и ресницами. На нем были домашние брюки и свободный, крупной вязки, свитер.
Он уже справился с растерянностью и выжидающе подтвердил:
— Это я, так.
Турецкий предъявил удостоверение. Назвался:
— Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Турецкий. — Назвал спутников: — Сотрудник МУРа капитан Софронов. Следователь Мосгорпрокуратуры Косенков. Следователь Иркутской областной прокуратуры Мошкин.
Крумс побледнел. Правильнее даже было сказать — обмер. Веснушки высыпали на обескровленной коже его лица — лицо словно бы покрылось рябью.
— Можно войти? — спросил Турецкий.
Крумс попытался сохранить самообладание, и ему это почти удалось.
— А разве я могу вам сказать «нельзя»?
Он укоротил цепь, с которой рвалась, задыхаясь от злобы, крупная овчарка, и кивнул в сторону крыльца:
— Проходите.
— Кроме вас, в доме кто-нибудь есть? — спросил Турецкий.
— Никого нет. Так. Сыновья в Москве, учатся. В МГУ. Младший на третьем курсе, у старшего — диплом.
— А жена?
— Она уехала, в Черемхово. Проведать родителей. Так. Вернется завтра утром.
Странно, подумал Турецкий. Человек родился и всю жизнь прожил в Сибири, а акцент есть — все эти «так», еле заметные, но все же заметные, интонационные сдвиги. Неужели сам артикулярный аппарат, какая-то особинка в устройстве голосовых связок уже с самого рождения предрасполагают к акценту?
— Вы говорите по-латышски? — поинтересовался Турецкий.
Крумс удивился неожиданному вопросу:
— Говорю. Конечно. По-латышски я научился говорить раньше, чем по-русски. Матушка всегда говорила со мной только по-латышски. У нас дома все говорят по-латышски, даже жена. Как я могу не говорить по-латышски? Это язык моей родины.
«Теперь все понятно», — отметил Турецкий.
— Вы считаете Латвию своей родиной? — спросил он.
— Как я могу не считать ее своей родиной? Она есть моя родина.
— Почему же вы не вернулись, когда возвращение разрешили?
— Я был очень молодой. Куда я мог ехать с больной матерью? А потом родились дети. Мне некуда было ехать. Но я надеюсь, что это когда-нибудь произойдет.
«Но не так скоро, как тебе хотелось бы», — подумал Турецкий.
Из просторной прихожей на второй этаж вела широкая лестница из светлого дерева, покрытого лаком. Одна из дверей — в комнаты первого этажа, другая — на веранду. Посреди обширной теплой веранды с высокими, в двойных рамах, окнами стоял овальный стол, покрытый льняной скатертью, и шесть стульев. Сюда и провел Крумс своих нежданных и нежеланных гостей.
Кроме входной, из прихожей, на веранде была еще одна дверь. Турецкий заглянул. За дверью оказалась комната, обставленная, как гостиничный полулюкс: тахта, два кресла, небольшой письменный стол, тумбочка, шкаф.
— Это комната для гостей, — объяснил Крумс. — Прошу, садитесь.
Они расположились за столом, и веранда сразу стала похожей на загородный ресторан, в который только что зашли продрогшие на весеннем ветру посетители и молча ждут, когда официант оживит напитками и закусками пустой стол.
— Я готов слушать, — не выдержал молчания Крумс.
— Извините, задумался. — Турецкий внимательно на него посмотрел. — Антонас Ромуальдович, у вас серьезные проблемы, вы это знаете?