Люба, заслышав этот экспромт, фыркнула. Дабы прервать ворчание, парашют снисходительно заскользил в сторону дальнего берега. По озеру пробежала серебристая волна, и Люба с восторгом увидела, что это играет косяк мелкой рыбки, наверное, сущика. Или шпрот. Ой, нет, шпроты — золотистые. Значит, все-таки сущик. От избытка красот Люба вновь запела, любуясь своим красивым и сильным тоненьким голоском:
— О, дельтаплан, спаси его!..
Песня, прямо скажем, не была шедевром. Он (кто — «он», было известно только Любе) не понял ее (Любы, надо полагать) любви и улетел на дельтаплане с другой. Разбежался и прыгнул с обрыва. Но, видимо, страдая дальтонизмом, несчастный принял дельту реки за колышущееся поле и рухнул прямо на дно. А Люба, в смысле героиня Любиной песни, разбежалась и прыгнула с обрыва следом. Н-да…
Надо сказать, коляска к Любиным песням о любви, в силу уже известного вам жизненного опыта, относилась предвзято.
«Река моих слез текла по пустыне, и раны остались там и поныне». Ну что это такое? Коррозия металла натуральная, — критиковала коляска мысленно — конечно, мысленно! — очередной поэтический крик Любиной души. — Ты сочиняй: солнце на спицах, синева над головой! Это я понимаю».
Чайкам, которые обгоняли Любу с коляской, песня тоже показалась сомнительной.
«Кто это нужду тянет?» — застонал главарь, здоровый как буревестник.
«Зефирова, — поморщилась тучная чайка. — Песня называется! Ты пой про тину, про червей, про богатые запасы промысловой рыбы. А тут… Пошлость га-гая! «Гы-гы, ты меня не зови, га-га, я теперь не твоя». Того и гляди, про браконьеров петь начнут. Барды». «Бардак», — согласилась еще одна раскормленная чайка, толстая, как больничный чайник.
Парашюту упоминание о дельтаплане не понравилось еще больше, чем чайкам. А кому понравится? В общем, парашют обиделся и резко, как реформа ЖКХ, затормозил. Люба и коляска повисли над озером. Ветер прекратил свистеть в ушах и спицах, и сверху довольно разборчиво донеслись обрывки фраз.
«Ранцевый парашют. Потомственный русский офицер. Изобретение Котельникова, не раз выручавшее… В 2002 году исполнилось 160 лет. С этим пидором крашеным… С этим дельтапланом…»
«Что такое?» — недовольно спросила коляска, раскачиваясь авоськой.
«Штиль, — хладнокровно сообщил парашют. — Можете пока покурить».
«Безобразие, — принялась гундосить коляска. Потом взглянула вниз. — Ой! Ой, Любушка, он нас утопить вздумал. Ты-то выплывешь, а я на корм рыбам».
Люба заопасалась: «Может, вы сможете продолжить наше движение?» — вежливо спросила она, задрав голову.
Парашют строго взглянул вниз, храня невозмутимый вид, но тайком еще гневаясь на дельтаплан из Любиной песни. Любины тонкие русые брови были испуганно сведены дельта… домиком. Между ключиц, в яремной ямке, встревоженно билась жилка. Парашют качнулся и великодушно поплыл к берегу.
«Спасибо», — поблагодарила Люба.
Поравнявшись с чайками, Люба извинилась: «Мои песни еще не совершенны. Я постараюсь петь потише. Простите, что потревожила».
Чайки умилились.
«Что вы, Люба, пойте, сколько влезет! — главарь взглянул на Любин редкой красоты нос уточкой, на выгнутые птичьими лапками ступни, на торчащие как пух прозрачные волосы. — Ничего цыпочка, симпатичная».
Тучная чайка жалостливо вспомнила, мол, мало того, что Люба не летает, так еще и ходить не может, и зашмыгала клювом.
«О, мое сердце, ветра порывы, плачу с дождем и лечу к обрыву!» — неожиданно с удовольствием заголосила чайка Любину песню, вспомнив про свою несчастную любовь прошлого охотничьего сезона.
«Ой, не думала я, не гадала, что эдак моя жизнь окончится, — то ли не заметив возобновившегося движения, то ли обрадовавшись возможности лишний раз громко пострадать, продолжала причитать коляска. — На дне морском, в страшной мучительной водянке».
Инвалидная коляска полагала себя великомученицей. Она любила думать о том, как беззаветно посвятила жизнь Любе. Осталась рядом с ней, забыв о своей личной женской судьбе, хотя по молодости было дело — подкатывали к ней разные… Грузовая тележка из продуктового, например. Нарочно с ящиками подкатил: яблоки «джонатан», цыплята по рубль семьдесят, все дела. Но при более близком знакомстве оказалось, что грузовая тележка — пьяница и матерщинник. Нет уж, лучше одной. Правда, однажды рассердившись за какую-то мелочь на Любу, коляска перечитала в газете «Знамя рыбзавода» объявления о знакомстве. И даже позвонила по одному: «Ручная тележка, ветеран рыбной промышленности в отставке, ищет спутницу жизни для серьезных отношений на ее дачном участке. Согласен на переезд из сельской местности».