От мысли, что захват и передел сущика прошел так удачно, и в этом секторе рыбопереработки им, Колей Запорожцем, наведен наконец-то порядок, Николай повеселел. И довольно добродушно взглянул на Любу.
— Ну чего?
— Что? — смутилась Люба.
— Слезать думаешь?
— Думаю.
— Давай, слезай, пока я добрый.
— Вы всегда добрый, — серьезно ответила Люба.
— Точно, — согласился Николай. — У меня батька такой же был. Мать ему все говорила: «Не доведет тебя, отец, твоя доброта до добра».
— И что?
— Не довела.
— А что случилось?
— Долго рассказывать.
— Извините, вас как зовут?
— Николай.
— Николай, вы мне не поможете, я боюсь с коляской свалиться?
— Так ты что — не ходишь?
— Нет.
— С ногами что?
— Ага.
Николай взглянул на парашют.
— Смелая! При прыжке переломала?
— Такой родилась. Моя мама… Все торопились на первомайскую демонстрацию.
— В колонне затоптали? — поразился Николай.
— Нет.
— За вином в толпе покалечили? Тогда ведь порядка за вином не было ни хрена.
«Ой, Любушка, он матерится!» — возмутилась коляска.
«Коля не виноват, что жизнь кругом такая, что даже культурные люди срываются», — неожиданно встала на сторону Николая Люба.
Коляска растерянно замолкла.
— То и обидно, что толпы никакой не было, — сообщила ее Люба. — Я одна. И вот.
Николай обхватил Любу вместе с коляской:
— Держись за меня.
Люба прильнула к Николаю, как мокрый подол к ногам тонущего, и вдохнула мужской запах. Ее ладонь скользнула по щеке и плечу Николая: залысина, родинка, шрам, мочка уха, щетина, кадык, цепочка. Все это Люба ощутила пальцами, словно слепой, читающий по шрифту Брайля. Сколько можно украсть за мгновение, по истечении которого Люба вместе с коляской оказалась возле машины? Смотря, что красть. Бумажник завалит счастьем на неделю. А отпечаток родинки на пальце? Вмятина запаха в сердце? От них не избавишься и через семь жизней, даже когда так устанешь любить, что захочешь ненавидеть. Но Люба не знала, что любовь дает метастазы, и жадно вдыхала ее губительный запах.
Она, вздрагивая, смотрела на Николая.
— Может подвезти? — без энтузиазма предложил он.
Люба не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков в голосе любимого — метастазы!
— Не надо, — ответила она, имея в виду: «Ну, предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».
— Тогда, пока!
И Николай уехал. Он был добрым, но отходчивым.
Люба положила руки на ободья колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.
Глава 4. Путеводитель по звездам
— НАДЕЖДА, не волнуйся, — взволнованно сказал Геннадий Павлович Надежде Клавдиевне. — Любовь большая, самостоятельная.
— Любовь — наивная, безрассудная, — не слушала его Надежда Клавдиевна. — Всем верит!
— С каких пор верить людям стало плохим качеством? — упорствовал Геннадий Павлович.
— С тех пор, как люди начали врать.
— Я уверен, она сумеет отличить правду ото лжи. Любовь — не дура. Дурой ей не в кого быть, она — моя дочь.
— Ну-у! — Надежда Клавдиевна театрально развела руками. — Если в тебя! Теперь я спокойна. Далеко она не уйдет, обдурят на первой же остановке. Я — спокойна. Пусть уходит. Если Любовь в тебя, вернется через сутки без денег и вещей. Все посеет, все!
— Что я посеял, интересно?
— Забыл? — саркастически спросила Надежда Клавдиевна.
— Сколько можно затыкать мне рот трусами? — возмутился Геннадий Павлович.
— А сколько раз можно терять в бане трусы?!
— Я их не терял. Один раз, сто лет назад, нечаянно выбросил вместе с газетой.
— Это меняет дело!
— Да, с «Правдой». Помылся, стал собираться домой. Хвать — трусов грязных нет. Я сразу почему-то подумал, что вместе с газетой их выбросил. Как сейчас помню: вышел из мыльного, подстелил на пол газету. Обтер ноги грязными трусами и, видно, тут же под ноги их и бросил. Да-да! А потом сгреб газету, не глядя, и кинул в ведро. Главное, я через некоторое время хватился. Но что я должен был делать? Спросить у банщицы, не видала ли она «Правду» с трусами, в смысле трусы в газете? Как-то несерьезно.