— Нет, апассионату Любочке пока не осилить, — робко произнесла Надежда Клавдиевна.
— Тогда что? В красной армии штыки чай найдутся, без тебя большевики, я извиняюсь, обойдутся? — саркастически вопросила Гертруда Васильевна.
— Зачем же утрировать духовную жизнь народа? — горячился Геннадий Павлович. — Есть полюбившиеся трудящимся произведения, созданные профессиональными композиторами. Ленин, кстати, любил «Коробейников» на стихи Некрасова. Может быть, вам и Некрасов чужд?
— Нет, Некрасов мне близок.
— Тогда к чему весь этот разговор?
«Бом-м! Двадцать тридцать один пропади все пропадом!» — молотили часы.
«Да замолчите же! — хором завопили рюмки. — Что вы заладили: бом-бом!»
«Любушка, — запричитала коляска. — Наплюнь ты на этого Ленина! Вот он тебе сдался! Гляди, крику сколько! Уж присралось Гертруде этой «Елку 7 ноября в Сокольниках» ставить. Мало ли других каких хороших сказок? «По щучьему велению», например. Я буду печкой, а ты Емелей. Выезжает печь, а на ней Ленин лежит. Тьфу, Емеля. Или еще хорошая сказка: «Емеля и печник».
— Но почему я не могу играть Владимира Ильича? — умоляюще воскликнула Люба.
— В самом деле, Гертруда Васильевна, — вступилась Надежда Клавдиевна. — Люба же не виновата, что роды были трудными, ей пришлось накладывать щипцы.
— Может Владимира Ильича тоже щипцами тащили? — звонко выкрикнула Люба. — Вы же не знаете?
— В самом деле, — раздумчиво сказал Геннадий Павлович, — форма головы у Ленина довольно своеобразная. Логопедические нарушения опять же. Вы же не будете отрицать, что Ленин картавил? Типичная родовая травма.
— Ну, знаете! — отпрянула Гертруда Васильевна.
— Своеобразная такая форма, — вновь пробормотал Геннадий Павлович.
«Может, мать его тоже на Первомай рожала, торопилась, — предположила коляска. — 22 апреля, чай, неделя всего и оставалась».
— Я не знаю, за какое место тянули вашу дочь, но, скорее всего, за язык. Знаете ли вы, что она сообщила в райком, будто советское право в нашей школе преподается чрезвычайно узко?
— Я имела в виду…
«Любушка, молчи», — попросила коляска.
Ее колеса и сейчас, когда она ехала в джипе, дрожали от негодования при воспоминании об той давнишней истории.
— Во, порядки! Меня там не было, — возмущался Николай, — Я бы этой Гертруде мозги привел в порядок. И чем все кончилось?
Люба долго не могла продолжить рассказ — ее тискал молодой смех.
— Вдруг часы перестали бить, и наступила такая тишина. Слышно было, как у мамы в руках чайник остывает. И я восклицаю: «Гертруда Васильевна, я все поняла, вы правы, не могу я Ленина в таком виде играть». А потом всхлипнула и шепчу: «Я согласна, пусть мне косу отрезают, раз у Ленина волос не было».
Николай хохотнул.
— Коля, я была настолько глупой, наивной девчонкой. Совершенно не понимала, что окружающие, посторонние люди меня стесняются. Всем неловко, все уверены, что у человека в инвалидной коляске непременно с головой не в порядке. Того и гляди слюна потечет. Парализованными брезгуют, больных боятся — вдруг за руку схватит, замычит. Все хотят находиться рядом с благополучными, богатыми, здоровыми. Чтобы у окружающих складывалось впечатление, что и ты сам богат и благополучен. Больной рядом — как плохая одежда. Можно соврать, что на тебе старая куртка, потому что ты едешь с дачи. Но не соврешь же при живом человеке, что ты этого инвалида знать не знаешь и вообще подошел копеечку подать. Видеть инвалида, значит переживать, страдать. А кому этого хочется? Никто ведь по доброй воле не будет делать себе больно. А кто-то боится, что проявит разок к убогому участие, и тот навяжется в друзья. И будь тогда добр быть добрым всю оставшуюся жизнь. В то время я об этом не догадывалась, мама с папой без конца твердили, какая я умная, талантливая, красивая девочка, как много я встречу прекрасных людей, верных друзей и какая большая, — тут Люба слегка смутилась, — какая большая ждет меня любовь. Когда Гертруда Васильевна начала качать права, мне и в голову не приходило, что все дело в моей коляске. Коляска была частью моей внешности, как для других девочек — веснушки или тощие ноги. Конечно, хотелось бы быть без веснушек. Но уж как сложилось! Мне в голову не приходило, что мою карьеру на школьных подмостках зарубают из-за диагноза. В моем понимании это было так же нелепо, как не выбрать кого-то из ребят на роль репки, из-за того, что у ребенка черные, а не серые глаза. Ведь я отлично пою, играю на балалайке, кого и брать на главную роль, если не меня? Вот так я думала.