«Спасибо», — смутилась коляска.
«У меня много близких и знакомых в высших кругах. Столпы общества. Столпы, заметьте. А не треугольники с их непременными внешними тупыми углами или вообще эллипсы».
«Ну! Эллипсы! — оживилась коляска. — Смешно даже говорить. Приличная окружность от стыда бы сгорела от такой сплющенной формы жизни».
«Просто замкнутая кривая какая-то», — поддержал коляску посох.
После этого наступило молчание, которое, впрочем, скоро было вновь прервано тростью:
«Сейчас в этом не принято признаваться. Но я ведь царских корней».
«Да что вы говорите!» — удивилась коляска.
«От своего прошлого не отрекаюсь, я не Иван какой-нибудь, родства не помнящий. Хотя были в нем и темные страницы. Но не ошибается лишь тот, кто не является опорой. Тем более, мои предки вовремя одумались и приняли посильное участие в борьбе с царизмом. Картину «Иван грозный убивает своего сына» видели?»
«Ах! Да-да!»
«Кто убил будущего угнетателя трудового народа, помните?»
«Как же. Кто же этого не знает? Посох. Так он ваш родственник?!»
«Патриотизм — еще одна черта моих близких. Сколько их ушло добровольцами в госпитали, чтобы стать костылем для раненого в боях за независимость нашей родины. И в этом, в служении людям, мы с вами, уважаемая коляска, близки».
«Да, раненых наша сестра-коляска, повозила, будь здоров».
«А если уж смотреть совсем в корень, то лично мой род идет от посоха Моисея».
«Так вы, значит…» — коляска запнулась.
«Из иудеев, — с достоинством прозвучал ответ. — Конечно, с тех легендарных времен наш род поизмельчал. Но набалдашник мой все тот же, и так же могуч, как у Моисея или Соломона!»
«Да, без костыля и коляски далеко не уйдешь», — поддакнула коляска.
«А я вам о чем говорю? Высшее общественное значение костыля — вести народ к коммунизму. Неуклонное увеличение производства костылей в целях улучшения благостояния — кое-кто ошибочно говорит «благосостояния» — народа, вот верный путь к светлому будущему. Как емко и точно сказано: благо-стояние! Хорошо стоять, а тем более идти вперед сможет лишь тот народ, которому мы, костыли, трости и клюшки, подставим свое плечо. Меня только одно удивляет — почему в ЦК КПСС не все на костылях?»
«Не хотят от народа отрываться, — предположила коляска. — Простому народу не хватает опор, вот и руководители своими ногами кое-как перебиваются».
«А я в этом факте усматриваю внутренние аппаратные интриги, — перейдя на шепот, произнес посох. — Вы посмотрите, что делается? Товарищ Леонид Ильич еле на ногах держался, а ближайшее окружение упорно не давало ему костыль в руки. Почему?»
«Почему?» — тоже шепотом переспросила коляска.
«Внутренние и внешние враги не хотят, чтобы товарищ Брежнев дошел до коммунизма. Либо искренне заблуждаются: уверены, что их поддержка генерального секретаря под руки надежнее опоры о костыли. Но, как я вам уже говорил и еще раз повторяю, член ЦК такое же облако в штанах, как и любое другое. Штаны, может, только поприличнее, из спецателье».
Так, в интеллигентных беседах, проходили встречи коляски и трости. Профессор Маловицкий и Люба тоже много говорили.
— Хочешь показать свои новые стихи? — с порога догадывался Леонид Яковлевич.
Люба трясла головой и в ужасе закрывала глаза.
— Только вы не смейтесь…
— Слово друга, — серьезно обещал Маловицкий.
Он брал листки. Люба обмирала.
— Озера черный взгляд, в нем твое отраженье. Не будет пути назад из замка видений. Неплохо, — прерывал смущенное Любино пыхтенье Леонид Яковлевич. — Даже использование штампов вроде озера и замка нарисовало картину смятения и любви. Но ведь в душе твоей не все так гладко, правда? Пусть даже ты вспоминаешь тысячу раз до тебя использованные слова — взгляд, отраженье, разорви их, выкрикни, подбрось, швырни, утопи в колодце и кинься следом за ними. Потому что ты не можешь жить без него! Так ведь?
Люба согласно молчала.
— Калейдоскоп в детстве ломала?
— Откуда вы знаете? — обрадовалась Люба.
— И какие были впечатления?
— Не могла поверить: три кусочка тусклой пластмассы и три полоски зеркал в картонной трубке.
— А какие узоры, да? — продолжил Любину мысль Леонид Яковлевич. — Вот и ты сумей из простых, тысячу раз до тебя произнесенных слов, сложить узор. Легкий, подвижный, чтоб стоило чуть повернуть строку, и слова сложились по иному, в подтекст, рассказывающий о такой любви, грусти, радости, которой до тебя никто во всем мире не испытывал.