В холле районного комитета партии и райсовета с Любой приключилась пробка: в здании не было никаких приспособлений для перемещения инвалидов — ни лифта, ни металлических уголков по лестницам, ни узеньких и маневренных колясок для посетителей.
«Вроде, Любушка, нас тут не ждали», — с некоторой тревогой произнесла коляска.
«Как — не ждали? — встрял в разговор покрытый половиком стул вахтера. — Час уж дожидаются в кабинете у товарища Каллипигова».
Вахтер снял трубку внутреннего телефона и доложил, кому следует:
— Зефирова по повестке прибыла.
— Не по повестке, а по вызову, — поправила его секретарша Инесса. — Здесь вам прокуратура, что ли?
— Виноват, привычка.
— Явилась, — прикрыв трубку, доложила Инесса.
— Что же не идет? — раздраженно спросил Каллипигов. — Сколько можно ждать?
— Что не идет? — потребовала Инесса у вахтера. — Сколько можно ждать?
— Подняться, говорит, никак не могу, — принялся передавать вахтер, глядя на кивающую Любу. — Здеся, говорит, будет сидеть, и дожидаться справедливого приговора. Виноват, разговора.
— Просит, чтобы бюро само к ней спустилось, — с ужасом в глазах доложила Инесса. — Здание, говорит, — голос Инессы затрепетал, — не приспособлено. Не располагает, в смысле.
— Это как понимать? — поднял брови Каллипигов. — Какая-то Зефирова смеет утверждать, что наша партия не способна встретиться с трудящимися? Не идет на контакт?
— Видно, так, — заикаясь, согласилась Инесса.
— Что она предлагает? — четко спросил Инессу Преданный.
— Я ж говорю: чтоб вы сами вниз спустились.
— Где это видано, чтоб руководство партии спускалось к народу вниз? — закипел Каллипигов. — Ну, знаете!
— Слушай, товарищ Каллипигов, — наклонившись через стол, тихо предложил Преданный. — Давай сейчас не будем нагнетать напряженность в политической обстановке. Сделаем вид, что просьбам трудящихся идем навстречу, чтоб потом не было со стороны Зефировой клеветы, мол, сами не пошли на контакт. Спускаться вниз, кончено, не будем, это было бы идеологическим отступлением от линии, а попросим, чтоб эту мразь под руки в кабинет внесли.
— Я рук марать не собираюсь, — гордо заявил Каллипигов.
— Товарищ Брюхов, — окликнул Преданный завхоза. — Организуйте, пожалуйста, подъем гражданки Зефировой в кабинет.
— Я? — вздрогнул завхоз Брюхов. — А, ну да…
— Возьмите техничку в помощь, вахтера, еще какой-нибудь вспомогательный персонал.
— Будет сделано, — без энтузиазма отозвался Брюхов.
— А враг-то крепкий попался, — поделился тревогой Преданный. — Даже крепче, чем я предполагал.
— Нет, ты подумай, каковы требования выдвинула, — возмущенно повторял Каллипигов. — Сама к вам, коммунистам, ни ногой, пускай руководство к ней на поклон выходит.
— Опускается до ее уровня, — поддакнула Инесса.
— Я с народом общаться не боюсь, — запальчиво продолжал Каллипигов. — Я, если надо, и в поле к трудящимся выйду, и в окопы. И в подсобку заглянуть не чураюсь, жену даже к этому приучил. Но в данный момент — дело принципиальное. Зефирова попирает все нормы.
— Это не та ли Зефирова? — задумчиво пробормотал представитель райкома комсомола Готовченко.
— Что вы сказали, Юрий Савельич? Знаете Зефирову?
Готовченко вздрогнул. Если сейчас вскроется факт укрытия им, завотдела культуры Юрием Готовченко, фактов антисоветского поведения ученицы школы номер два Любови Зефировой, предложившей однажды сыграть роль Ленина в школьном утреннике, дело запахнет керосином. Что же вы, скажут, Юрий Савельич, вовремя Любовь не пресекли, не задавили Зефирову в зародыше?
— Нет, спутался, — уняв дрожь, соврал Готовченко. — Это не та Зефирова. Та в художественной самодеятельности не участвовала. А эта — участвовала.
Через некоторое время в приемной послышались кряхтение и толчея, и еще через секунду в дверях кабинета показалась растрепанная от подъема и сияющая, как роженица в окне роддома, Люба.
Вид Любы, оказавшейся школьницей, несколько смутил товарища Каллипигова, ожидавшего увидеть матерого, в смысле матерую, прости господи, диссидентку.
— Ребенок совсем, — поделился он с Преданным.
— Э-э, ты на возраст не гляди.
— Павлик Морозов тоже невелик был, — шепотом встрял завхоз Брюхов, — А как батьку родного? О!