Олег Валентинович приблизился ко мне вплотную, схватил за шею своей здоровой лапой и зашипел в лицо:
– Распрощайся со своей работой, дура, ты здесь последний день. Ты поняла меня?
– Это Роман Викторович сказал? – с трудом дыша и цепляясь за его руку, сжимавшую мое горло, спросила я.
– А тебе мало того, что это сказал я?
– Мой руководитель Храмцов, и только он может меня уволить.
– А ты, я смотрю, дерзкая! – крепче сжимая мое горло, процедил Аксенов.
Из его рта несло перегаром и при нехватке воздуха мне стало еще хуже.
– Но мы можем договориться, – и его вторая рука снова забралась ко мне под юбку.
Я бросила спасать свое горло и кряхтя стала дубасить его по лицу, а потом и вовсе саданула ногтями по щеке. Он взвыл и выпустил меня из своих рук. Я резко схватила воздух ртом и закашлялась.
– Дура чокнутая! Я с тобой еще поговорю.
И утирая щеку, на которой остались следы моих ногтей, он бросился вон из приемной.
Отдышавшись и поправив волосы, я налила себе воды из графина и залпом его осушила. А потом вспомнила, что должна вытереть со стола в кабинете, и, вооружившись тряпкой, как ни в чем не бывало вернулась на совещание.
Хорошо, что работал диктофон, и позднее я могла прослушать и записать все необходимое в протокол. Мыслями я была далека от кабинета, и думала только о том, чем обернется моя выходка.
Мое слово против слова Аксенова. Кто я, и кто он? Что придумает Олег Валентинович, чтобы выгородить себя? Да и будет ли выгораживать? Как поведет себя Храмцов, если Аксенов скажет меня уволить? Пойдет ли он у него на поводу? А если Аксенов накопает информацию о моем брате? Странно, что он до сих пор этого не сделал. И, наверное, сейчас сам задастся вопросом, почему ничего обо мне не знает, и начнет шерстить мою анкету.
Ох, божечки, спаси и сохрани. Неужели меня и вправду уволят?
Когда совещание закончилось, и все ушли, убирая чашки, я подняла глаза на шефа, сидевшего на своем месте и читающего чей-то отчет, и решилась заговорить с ним:
– Роман Викторович, простите за то, что произошло, я…
– Вызовите ко мне Аксенова, – перебил он меня приказным тоном, не отрываясь от своих бумаг.
– Хорошо.
Я быстро составила всю посуду на поднос и вынесла из кабинета. Набрала Олега Валентиновича по телефону и вызвала к Роману Викторовичу. Тот пришел быстро, ссадина на его лице немного подсохла, и, тыкая в меня пальцем, процедил:
– Собирай свои вещи, твой поезд уходит.
И спрятался за дверями кабинета.
Через полчаса они вместе вышли и отправились на обед. Оба были в хорошем расположении духа, и я не знала, что и думать.
Во второй половине дня мне пришло сообщение от Храмцова с указанием времени, и как никогда раньше я занервничала. Чем же обернется наша встреча? Не хочет ли Роман Викторович сообщить мне об увольнении?
Аксенов был полон решимости отомстить мне за свои ошпаренные ноги и испорченные брюки, а если к ним еще и поцарапанное лицо добавить, то целый букет набирается, и было бы странно, если бы он оставил все это безнаказанным. Ведь он прямым текстом мне угрожал и едва не задушил.
Вот только в чем я виновата? Я никоим образом не провоцировала его и поступила так, как поступила бы любая нормальная девушка. Или я не права? Что я должна была сделать? Мило ему улыбнуться и попросить продолжение?
И зачем он вообще ко мне полез? Я никогда его не интересовала, он и смотреть-то на меня толком не смотрел, а тут вдруг решил руки распустить.
Или он все знает о нашей связи с Храмцовым, и вообразил, что может вести себя со мной, как с какой-нибудь девкой? Как с Кудрявцевой?
Однажды я видела, как он зажимал ее на лестничной клетке. Она не сопротивлялась и игриво хихикала на его лобызания. К счастью, они меня не заметили, но впредь я перестала пользоваться лестницей.
Ох, нет, не может Храмцов позволить ему так со мной обращаться…
Или может?
Чем я отличаюсь от Кудрявцевой?
Я для него значу ровно столько же, сколько и она.
Или больше?
Шел дождь, и в комнате было довольно темно. Я зажгла светильники над барной стойкой, включила тихую музыку и за чашкой чая ждала Храмцова.
Он задерживался, и я никак не могла расслабиться. Хотелось, чтобы шеф поскорее пришел, и вынес свой приговор. Лучше уж какая-то определенность, чем находиться в подвешенном состоянии.