Время перевалило за шесть вечера, но Романа Викторовича не было. Он редко приходил вовремя, и я не придала значения его опозданию. Я ощущала его присутствие в цветах, шарах, в аромате духов, которые кружили мне голову. Также, как и он.
После семи часов мой желудок жалобно запросил есть, и я поддалась на его мольбы. Я стала поглощать сыр, запивая его вином. Один бокал, второй. А Романа Викторовича все не было.
В восемь часов я взяла свой блокнот и стала рисовать. Его портрет. Но ничего не выходило. Он получался совсем на себя непохожим, и я исчеркала несколько листов, пытаясь приблизиться к оригиналу. А потом забросила это гиблое дело.
В девять я выключила основное освещение, зажгла светильники над барной стойкой, включила музыку и решила развеять себя танцами. Но все время прислушивалась не пришел ли он, не желая быть замеченной за этим занятием. Из-за этого не попадала в такт мелодии, и танец не складывался. И в конце концов я выключила музыку.
Романа Викторовича не было и в десять часов. Город за окном стал затихать, и надежды, что он придет оставалось все меньше. Я поняла, что это все: цветы, шары, духи – не имеют для меня никакого значение без него. Это всего лишь мишура, если не подкреплено личным присутствием и вниманием. И я все также одна и никому не нужна.
А может быть с ним что-то случилось? – в какой-то момент подумалось мне, и сердце с тревогой забилось в груди. Может быть надо ему позвонить и узнать, где он и что с ним? А если он дома, и телефон возьмет жена? Как она отнесется к моему звонку? А он?
Или может быть он знает, что в последние дни я здесь не ночевала, и написал время, чтобы привлечь меня сюда для вручения подарка, а намерения самому явиться у него не было?
И чтобы развеять свои страхи и подозрения, я позвонила Артему.
– Слушаю.
– Артем, добрый вечер. Извини, что так поздно. Ты не знаешь, где Роман Викторович?
– Добрый. А разве он не у тебя?
– Нет. Он должен был приехать в шесть часов, но его до сих пор нет. Я переживаю, вдруг что-то случилось. Я не могу сама позвонить… Мало ли где он и кто с ним. Ты можешь…
– Конечно, Лера, я перезвоню.
– Спасибо.
Я отложила телефон, налила себе еще вина и стала потягивать его из бокала. Но не ощущала его вкуса, и только легкий хмель в голове указывал на крепость напитка.
Через пару минут позвонил Артем. Я дрожащими руками взяла телефон и приготовила себя к самому худшему.
– Артем, – начала я, – что с ним?
– Лера, с ним все хорошо. Не переживай.
– Он приедет?
Шведов выдержал паузу, а потом сказал:
– Он просил передать, чтобы ты ложилась спать.
Эти слова холодом прошлись по моему нутру. Я словно слышала, как Храмцов произносит их своим приказным тоном и видела его пронзительный взгляд исподлобья.
– Где он?
– Он не сказал. Не волнуйся, с ним ничего не случилось. Но по всей видимости, сегодня его ждать не стоит. Судя по голосу, он не вполне трезвый.
– Ясно. Спасибо, Артем, извини, что побеспокоила.
– Всегда пожалуйста.
– Артем, а ты… – не отвезешь меня домой, хотела закончить я, но осеклась. – Нет, ничего. Спокойной ночи.
И я отключила звонок.
Вот и финал. Я провожу этот вечер так, как он и был запланирован изначально. Одна. Среди мишуры, которая уже не греет душу, а лишний раз доказывает мое одиночество.
Я залпом допиваю бокал вина, прохожу до ящика, где лежат столовые приборы, вынимаю оттуда вилку и подпрыгиваю к ленточкам, свисающим от шаров. Удается схватить сразу две. Я поочередно прижимаю к груди сначала белый шарик, беспощадно тыкаю в него вилкой, затем точно также прокалываю розовый. Они лопаются, издавая оглушительный ба-бах, и в тишине этот звук кажется особенно громким.
Да, бабушка, все это неправильно. Сегодня не праздник.
А потом снова подпрыгиваю и повторяю то же самое действие. Вновь и вновь. Шары громыхают и их ошметки падают на пол. Их уже больше двадцати, а я словно и не начинала.
От колебания воздуха, вызываемого моими прыжками, они свободно перемещаются по потолку и словно смеются над моими попытками достать их. Это распаляет меня еще больше, и я неистовее подпрыгиваю к ним и стараюсь зацепить несколько шаров за раз. Я прокалываю их с остервенением, словно они виноваты в том, что он не пришел и не сделал этот день особенным.
А потом запыхавшаяся и уставшая, но не справившаяся и с половиной шаров, падаю на пол на лопнувшие шарики, сворачиваюсь клубком, как младенец в утробе матери, и начинаю беззвучно сотрясать плечами. Я плачу.
И проклинаю себя за свою слабость. И за жестокое чувство, которое поселилось во мне, и делает меня уязвимой. И ранимой.