Тут меня сзади толкнул Петрикэ:
— Слышь, Пеницэ? Опран должен сделать рисунок для музея. Смех просто…
Опран встал из-за парты, не смея, однако, посмотреть учительнице в глаза.
— Товарищ преподавательница… вы знаете… дело в том, что одуванчика я… не умею рисовать…
Учительница улыбнулась:
— Ладно же, не скромничай… Я просмотрела твою тетрадь, и мне ясно, что ты сможешь это сделать. Только постарайся как следует!
Опран «скромничает»! Да он просто не может сделать рисунок для музея!
Ох, до чего же мне хотелось встать и рассказать всю правду! Но какая-то сила удерживала меня от этого, словно пригвоздив к парте. Ведь я обещал ему молчать, а он дал мне пионерское слово хорошо заниматься. Как это я, его друг, могу не сдержать своего обещания? Я не знаю, чем бы кончилось дело, если бы учительница вдруг попросила и мою тетрадь. Но она не сказала мне ни слова.
Наконец-то раздался звонок на перемену; я облегчённо вздохнул…
Ребята сразу налетели на Опрана с расспросами. Пионеры нашего звена были очень рады тому, что Опран избавился наконец от своей проклятой четвёрки. Они и меня похвалили за помощь, которую я оказал Опрану. Я нехотя отвечал им что-то и чувствовал себя неловко, словно надел чужую рубашку. А Опран — Опран сиял от радости и трещал как сорока, поучая всех, как нужно работать, чтобы тетрадь по ботанике была образцовой. Но, увидев, что я остался один, он подошёл ко мне и таинственно зашептал:
— Пеницэ, ты друг мне?.. — Не знаю, что прочёл он на моем лице, но тут же добавил: — Вижу, что друг. В таком случае я могу на тебя рассчитывать: у меня к тебе ещё одна просьба… но только на этот раз самая-самая последняя, честное слово! Нарисуй ты этот одуванчик для музея.
— Чего ты ещё выдумываешь? Ведь это тебе поручили рисовать. Как это я вдруг вылезу со своим рисунком?
— Да нет, не то, ты не понял. Знаешь, я прошу… Сделай рисунок… для меня.
— Как так? — удивился я.
— Ты нарисуй, а я…
— Ах, вон что! Значит, я должен нарисовать за тебя? Ну, это когда рак свистнет.
— Пеницэ, не губи меня. Прошу тебя в последний раз. Только один рисунок…
Я отвернулся, но Опран вцепился мне в руку, стал умолять, жаловаться, уговаривать и объяснять, что этот одуванчик решит всю его судьбу, что от него зависит отметка, что как раз теперь, когда он решил исправиться… В общем, совсем заморочил мне голову. К счастью, перемена наконец закончилась.
Но сразу же после следующего урока Опран всё начал сызнова… Тут уж я не выдержал.
— Если ты не оставишь меня в покое, — вспылил я, — придётся всё рассказать учительнице. Не хочу я больше тебя покрывать. Хватит с меня!
Но странно… Опран неожиданно расхохотался.
— Пожалуйста, приятель, если только посмеешь! Мне, конечно, влетит. Я это знаю, но и тебе будет не сладко. Подумай сам: ты обманул в прошлый раз, смолчал сегодня… Что же теперь про тебя скажут? Кто сможет доказать, что ты не отдал мне свою тетрадь добровольно? А? Тогда как ты сумеешь вывернуться? — закончил он с видом превосходства.
— Убирайся! — закричал я.
Что происходило в классе на следующих двух уроках, я как следует даже и не знаю. Помню только, что у меня отчаянно гудела голова. Мне казалось всё время, что я просто попал в какую-то липкую сеть, из которой невозможно вырваться. Если я промолчу, мне опять придётся обманывать. Если скажу правду, все узнают, что и я участвовал в проделках Опрана.
Вот и попробуй теперь выпутаться.
Я не находил себе места, как вдруг получил записочку, — её передавали из рук в руки, под партами:
«Подумай хорошенько ради нашей дружбы! Я зайду к тебе после обеда. Опран». Я прочёл записку и разорвал её на мелкие кусочки.
Уроки наконец кончились, я торопился домой, но вдруг ко мне подбежал один мальчик из четвёртого класса и сказал, что меня вызывает в канцелярию товарищ Дрэгич. Еле передвигая ноги, я поплёлся к ней. Мне было ясно, зачем она меня вызывает, — хочет спросить о тетради. Что я отвечу? Снова буду лгать во имя «дружбы» с Опраном?
Тихонько вошёл я в учительскую. Склонившись над столом, учительница рассматривала какие-то бумаги. На столе, покрытом толстым стеклом, лежал раскрытый портфель. Я нерешительно приблизился. Тут она оторвалась от своих бумаг и пристально посмотрела на меня, не говоря ни слова.
— Моя тетрадь… вы знаете… я её потерял! — бормотал я, чувствуя, как всё лицо моё заливает краска стыда.
— Знаю, я всё знаю, — ответила учительница, не сводя с меня глаз. — Вот поэтому я и позвала тебя: дело в том, что я её нашла. — С этими словами учительница вынула из портфеля мою тетрадь, обёрнутую в синюю бумагу.
На этикетке я сразу же прочёл фамилию Опрана. Во рту у меня пересохло…
— Только я никак не могла понять, почему здесь написана другая фамилия… Может быть, я ошибаюсь, и это не твоя тетрадь?
«Скажи, что не твоя! Обмани! — мелькнула у меня мысль. — Обмани, и всё кончится благополучно».
— Нет, нет, это моя! — вдруг закричал я.
Теперь мне хотелось только одного — вырваться поскорее из этой липкой, густой паутины… сказать всю правду!
Учительница внимательно выслушала мой рассказ.
Я думал, что она рассердится, задаст тысячу вопросов. Но нет, она не перебила меня ни разу. Наконец я кончил.
— Вот видишь, ложь никогда не приходит одна, — услышал я спокойный голос учительницы. — Она ведёт за собой другую. Но обо всём этом мы ещё поговорим… А пока сделай для Опрана рисунок, как он тебя просит.
— Мне… сделать для него рисунок?
— Не удивляйся. Потом ты всё поймёшь. Теперь же самое лучшее — нарисовать для музея одуванчик. Только никому об этом не говори. И главное — Опрану.
«Интересно, что будет дальше?» — размышлял я, возвращаясь домой. Конечно, я не знал этого, но одно было ясно: не нужно больше ничего скрывать. От этой мысли мне сразу стало весело.
Узнав, что я изменил своё решение, Опран готов был меня расцеловать. От радости он прыгал как сумасшедший и всячески старался мне угодить. Санда, смотревшая на нас из соседней комнаты в приоткрытую дверь, подумала, наверно, что мы собираемся выкинуть какой-нибудь очередной номер. А я так был зол на Опрана, что даже не хотел на него смотреть. Поэтому я сразу же уселся за работу, стараясь рисовать как можно лучше. Одуванчик получился на удивление хорош!
Следующий урок ботаники был в четверг. Надувшись от гордости как павлин, Опран сразу же преподнёс рисунок учительнице.
— Браво! Это прекрасный рисунок! Его вполне можно выставить в нашем музее естествознания, — похвалила Опрана учительница. — Теперь поверни рисунок и покажи его всему классу, пусть им полюбуются и твои товарищи. Вот так. Ну, как вам нравится? Что вы скажете? — спросила она всех нас.
По классу пронёсся лёгкий гул.
— Настоящая картина!
— Здорово! — слышались голоса ребят.
Если бы в правом углу рисунка не торчала противная подпись «Опран Михай», я был бы просто на седьмом небе от счастья.
Вдруг я услышал басовитый голос Тимофте:
— Этот рисунок слишком хорош, чтобы его мог сделать Опран!
В классе зашептались. Как видно, и ещё кое-кто был того же мнения, не веря, что одуванчик действительно нарисовал Опран.
Милукэ повернулся к моей парте и, растягивая по своей привычке слова, спросил:
— Слышь, Пе-ни-цэ, кто э-то мог е-му на-ри-со-вать? Ты же раз-би-ра-ешь-ся в ри-сун-ках?
Но тут со своего места вскочил Джелу. Он так и впился глазами в рисунок, несколько раз поправил очки, как видно для того, чтобы не упустить ни малейшей детали, и заявил:
— Товарищ учительница… я хочу сказать… — Джелу на миг запнулся, но затем заговорил увереннее, отчеканивая каждое слово: —… я хочу сказать, что этот рисунок сделал не Опран!