— Давай подождём немного. Время ещё есть.
Но Тимофте даже слушать не хотел:
— Что значит — подождём? А вдруг там что-нибудь перепутают?
— А скажи тогда, как мне быть с повидлом.
— «С повидлом, с повидлом»! Оно будет вариться и без твоей помощи. За ним прекрасно присмотрит Бенони.
— А лопаткой орудовать будет тоже Бенони? Может, ты его научишь?
— Ну ладно, раз не хочешь идти… — Тимофте подозрительно усмехнулся. — В общем, я понимаю, тебе приятнее читать Жюля Верна, чем грузить железный лом. Только знай, я всё расскажу ребятам.
— Рассказывай, ябедник.
— Значит, не пойдёшь?
— Пойду, но только когда вернётся Санда.
Тимофте рассмеялся:
— Когда вернётся Санда? Ха-ха-ха! У тебя раньше усы отрастут. Ты и сам, думаю, был бы не прочь очутиться теперь там, где твоя сестра…
— Где?
— На пляже.
— Что ты мелешь?
— Мелю? Это она тебе нагородила, а ты и торчишь как дурак. Я её только что видел на трамвайной остановке около аптеки. Она стояла там ещё с одной девушкой, и я сам слышал, о чём они говорили…
— Врёшь! — рассвирепел я.
— Ну и натянула она тебе нос! — захохотал снова Тимофте. — Обвела вокруг пальца. На, мешай своё повидло, повар несчастный! — И он протянул мне лопатку.
Я отшвырнул её в сторону так, что она попала в конуру Бенони и разлетелась на мелкие кусочки. Испуганный пёс залаял, а я сразу же принял решение:
— Пошли в школу!
Больше я не промолвил ни слова и быстро зашагал такими большими шагами, что даже Тимофте еле поспевал за мной.
Так вот, значит, какое у неё срочное дело! Вот какой у неё «секрет»! За это я должен ей обязательно отомстить! Я вспомнил, сколько раз Санда отчитывала меня за самые мелкие проделки, сколько раз ябедничала маме. А я, я должен терпеть? Ладно, Санда, теперь мы увидим!
Я вернулся из школы часа через два. Во дворе — никого. Видно, Санда ещё не пришла. «Тем лучше», — подумал я, негодуя, и подошёл к печурке, на которой кипело повидло.
Что я там увидел! Повидло выкипело. Чёрные дымящиеся полосы стекали по стенкам котла и застывали толстой коркой. Спокойного бульканья больше не было слышно, раздавались лишь странное шипение и какие-то приглушённые раскаты. Сильно пахло горелым.
Что-то будет, когда мама узнает, что повидло пригорело? Закрыв глаза, я подскочил к котлу. Горячие капли летели во все стороны, обжигая мне руки, ноги и шею. Но котёл нужно было обязательно снять с огня, иначе всё превратится в пепел.
Дым душил меня, разъедал глаза. Я схватил с земли полено и попытался столкнуть котёл, но он был большой и тяжёлый, как скала, и я чувствовал себя бессильным. Ну хоть бы немного сдвинуть его с того места, где сильнее всего бушует пламя, остановить эту густую, шипящую лаву, разбрасывающую во все стороны огненные брызги.
Я изо всех сил налёг на полено. Раздался скрип, и лишь чудом я не упал на печурку. В тот же миг котёл перевесился над краем печурки и, сухо треснув, перевернулся. Я отскочил в сторону, но поток повидла всё-таки не миновал меня и мне показалось, будто я сунул ноги в кипяток. Я совсем растерялся от боли и закричал. Повидло растекалось по земле, смешиваясь с пылью и мусором.
Дымящиеся потоки его дошли до конуры Бенони. Пёс жалобно завизжал и одним прыжком очутился на крыше своей деревянной конуры.
Пропало всё повидло. Что-то будет, когда узнает мама?..
Немилосердно жгло ноги. Уже сквозь туман увидел я маму, и в это же время у меня подогнулись колени. Больше я не помнил ничего…
Я пришёл в себя лишь вечером. Кто-то укутывал мне ноги, в нос ударил едкий запах лекарств.
— Спи, Флорикэ, спи! — раздался чей-то голос, кажется, мамин.
Всю эту ночь меня мучили кошмары.
На второе утро, когда я открыл глаза, будильник показывал девять часов. Я почувствовал, что голоден как волк. Ко мне подошла мама с тарелкой супа. Как мне стыдно было смотреть ей в глаза!
— Ничего, мальчик, подними голову. Ты ни в чем не виноват, — сказала она очень печально.
После вошла в комнату Санда, но мы с ней не обменялись ни словом. Глаза у неё были красные и вспухшие. Было видно, что она плакала.
Прошло уже три дня. Никто в доме не говорил ни слова про историю с повидлом, и это тревожило меня… Лишь врач — похожий на барсука старичок, приходивший перевязывать мне ноги, — заметил однажды:
— Да, молодой человек, много хлопот наделало нам это повидло…
Он всё-таки обещал, что я встану с постели до начала школьных занятий.
Меня пришли навестить ребята. Они пробыли у нас часа три, и всё это время мы смеялись. Последним ушёл Джелу.
— А что ты делаешь целыми днями? — серьёзно спросил он меня на прощание.
— Ты разве не видишь? — удивился я. — Лежу.
— Я это вижу, но о чём ты думаешь?
— Как перевернулся котёл с повидлом.
— Это ерунда, — заявил он резко, — всё это чистая случайность. А о жизни ты не думаешь?
— Как… «о жизни»?
— Так, о жизни. Все великие люди на смертном одре писали свои мемуары…
Если бы я не знал, какой чудак этот Джелу, то подумал бы, что он надо мной насмехается.
— Насколько я понимаю, — сердито перебил его я, — я не великий человек и не лежу на смертном одре.
— Ах, ты же ничего не понимаешь! — сказал Джелу.
На лице его появилась очень выразительная гримаса. Он с раздражением протирал очки.
— Это же не имеет никакого значения. Ты ещё не можешь знать, станешь ли ты великим человеком или не станешь… А раз так, то зачем тебе ждать, пока будешь лежать на смертном одре. Тогда тебе будет труднее. Так что… вот… я тебе что-то принёс… — сказал он, передавая мне толстую тетрадь. — Записывай сюда свои воспоминания.
— Но, Джелу, — запротестовал я, — у меня нет никаких воспоминаний…
— Поищи их! — закричал он. — А если не напишешь, я с тобой поссорюсь. Так и знай. Не буду больше разговаривать… До свидания.
И всё же, как я ни старался, сколько ни раскидывал мозгами, всё равно не смог написать ни одной строчки. Как видно, не так это легко, писать свои воспоминания! Думаю, что даже Джелу, хотя он такой учёный, ещё не написал своих воспоминаний.
Тетрадка, верно, так и осталась бы чистой, если бы в одно утро ко мне в комнату не влетела Санда. Она была вне себя от обиды: мама не шьёт ей то розовое платье, которым она хвасталась перед Лией… На деньги, отложенные на платье, Тома купил другой мешок слив. Но этого ещё мало: Санда вновь должна была сварить повидло. А я, я был освобождён от чистки слив.
Когда Санда узнала о мамином решении, она подбежала к моей постели и в бешенстве закричала:
— Этого, Флорикэ, я никогда тебе не забуду! Никогда не забуду!
Я почувствовал, что задыхаюсь. Я вынужден лежать в постели из-за её пляжа, и она же на меня обижается.
— Дело твоё!
— Нет, никогда я не забуду тебе этой истории! — повторяла Санда, распаляясь всё больше и больше.
— А чтобы не забыть, можешь даже записать ее где-нибудь…
Позднее через окошко, выходящее во двор, я увидел, как Санда очищала от косточек целую груду слив.
И я тоже решил не забывать историю с повидлом. Но, чтобы всё лучше запомнить, да и от скуки, пожалуй, я решил… прийти на помощь… своей сестре. Я раскрыл тетрадь, оставленную Джелу, и стал писать. Так просто, чтобы не забыть.
И оказалось, что о многом стоило рассказать.
«Вот, — думал я, — скоро снова начнутся занятия в школе».
Я не знаю, как бывает с другими, но со мной в первую же неделю всегда что-нибудь приключается. Как будто кто-то нарочно мешает мне заниматься в эти первые дни.
Но теперь, перед шестым классом, я твёрдо решил, что со мной больше ничего не приключится.
В этом я даже расписываюсь.
Ницэ Пеницэ
