Девчонки загудели.
— Играть будут только мальчики, а девочки болеть: каждая команда девочек за свою команду мальчиков. Чтобы не получилось, как обычно, давайте договоримся так: проигравшие — и мальчики, и девочки — будут вместо выигравших дежурить по классу.
Все вскочили с песка, закричали и захлопали в ладоши, а Евгения Максимовна сказала, хотя и тихо, но я расслышал:
— Фу! Ужасно, что мы не смогли придумать ничего более интересного.
— А я лично люблю дежурить, — сказала какая-то девчонка.
— И я, — сказала другая.
— Ну и прекрасно, — сказала Евгения Максимовна, улыбнувшись. — Болейте так, чтобы ваши мальчики проиграли, — будет вам двойная порция дежурить.
Кудя сказал:
— Я и дежурить не буду, и играть не буду.
— А в чем дело? — спросила Евгения Максимовна.
— Я вчера ногу вывернул. Вчера были занятия в кружке современных танцев.
— Вот как? — сказала она.
— Да, — сказал Кудя гордо.
— Придется мальчикам играть шесть на шесть, — сказала Евгения Максимовна, и я обрадовался, что мне можно будет не играть, — один человек получался лишний. Но Бома вдруг сказал басом:
— Сашуля играть отказывается.
— Сашуля! Сашуля! — закричали все. — Играй!
Сашуля — тот самый, в очках — сказал:
— Не хочется.
— Почему? — спросила Евгения Максимовна.
— Настроение не то, — сказал Сашуля, краснея.
— Ону нас слабенький, у него три по физкультуре, — пискнула рыжая девчонка.
Бома сказал:
— Сашуля у нас человек. Ладно, пусть сидит, все равно от него пользы ноль. Будешь, Сашуля, мячи подавать. Новенький, хочешь играть?
Все посмотрели на меня.
— Конечно, — сказала Евгения Максимовна. — Конечно, играй.
— Ладно, — сказал я, ни на кого не глядя. Играть мне не хотелось, но если отказываться — еще больше разговоров.
Дурацкая была игра — мне ее и вспоминать-то не хочется. Помню только, что девчонки сидели цепочкой, как птицы на проводах, а мы носились по песку, падали, толкались и забивали друг другу голы. Но главное-то было не в этом. Где бы я ни оказывался, туда сразу же лез Бома и незаметно для других очень ловко то наступал мне на ногу, то бил меня локтем в живот, то коленом... Он больно меня бил, но я терпел. А что мне было делать? Жаловаться? Драться? Вдруг Бома сделал незаметную подножку, и я полетел лицом вниз, а он так хитро подставил колено, что я сходу ударился об него лбом. Глаза мои чуть на песок не выскочили, честно, мне тогда так показалось. Бома тут же забил красивый гол, и девчонки, которые болели не за нас, прямо визжали от восторга. Никто и не видел, что он сбил меня нарочно. Ничего не говоря и не оборачиваясь, я встал и пошел по песку вдоль воды, подальше от всех. Сначала было тихо, потом кто-то крикнул:
— Громов? Ты куда?
Кудя закричал:
— Что это с ним?
— Громов! Громов!
Они ничего не понимали, а мне и не хотелось объяснять.
Я шел вдоль воды, и песок скрипел у меня под ногами, так что в ушах трещало. Я шел долго. Потом сел возле самой воды и стал глядеть на воду. Просто на воду. Я увидел неожиданно маленькую рыбку в воде. Она ничего не делала, просто валяла дурака, резвилась. Я хотел дать ей хлеба, но в кармане крошек не оказалось, и я кинул ей стиральную резинку, но она ее даже и нюхать не стала, уплыла.
Я поглядел назад, туда, откуда я пришел: никто уже не играл в футбол, все сидели на песке. Смотрели они в мою сторону, или нет — я не мог разглядеть, все отсюда были такие маленькие. В общем, Бома меня толкал не так уж сильно, да я и не боялся его, — я не поэтому ушел. Просто, мне все это было неприятно, вот что. Неприятно, понимаете? Противно.
Неужели они смотрят в мою сторону? Очень возможно, что и так. Вид у меня, черт возьми, наверное, грустный и одинокий. И до того мне противно от этого стало, когда я так подумал, что я сразу же вскочил и пошел — через пляж, мимо деревьев, через какой-то пустырь, через садик и подворотню в незнакомый переулок. Он был узенький и кривой, по нему я вышел на такой же, похожий, но чуть пошире. «Баня», — прочел я, потом дальше — «Флюорографический пункт», потом — «Почта». Я зашел на почту, купил у седой тетеньки в окошечке лотерейный билет и конверт, быстро написал письмо, кинул его в ящик, билет аккуратно сложил и спрятал в куртку, в карман, и после снова вышел на улицу.
— Громов! — крикнули сзади.
Я обернулся.
Евгения Максимовна бежала ко мне.
Она никак не могла отдышаться. У нее были совсем черные глаза.
— Зачем ты ушел? — спросила она.