Во фрукт, а?!
Правда, никто не обратил на него внимания, а Дымшиц потрепал его по плечу и сказал:
— Молодец, шкет. Надо быть принципиальным.
После он ушел на завод по своим делам, а мы поехали домой.
В трамвае я стоял один, отдельно от всех, многие завелись и начали галдеть и спорить, но мне спорить не хотелось. Сам я, вроде бы, не очень интересовался техникой, но я давно не видел в жизни ничего подобного этому цеху. Точно, одно дело читать, слышать, рассуждать, и совсем другое — все это увидеть.
Вот это работенка, думал я, да если бы я знал, что в какой-нибудь турбине на какой-то там электростанции есть деталь, которую я сделал сам на станке, я, наверное, был бы другим человеком. Да нет, не наверное, а точно был бы другим.
Уже у самого дома, когда я со всеми попрощался, я догадался вдруг, что Бомы и Рыбкиной не было на заводе. Стало быть, не захотели прийти, раз это дело связано со мной.
Зачем я стал вспоминать это письмо, мне и самому непонятно, скорее всего, из чистого любопытства — что это я там накарябал? Я имею в виду то письмо, которое я сам себе написал, когда убежал с залива. Его вообще-то писать было необязательно, маме ведь был важен только обратный адрес, Сибирь, что, мол, друзья из старой школы меня не забывают, значит, дружба была настоящей, а главное — она была. Так сказать, имела место. Я вполне мог его и не писать, а раз написал от нечего делать — то и не вспоминать, но я постарался вспомнить.
Не очень длинное было письмо, я легко его вспомнил:
«Здорово, дорогой друг, Митя!» (Во загнул!) «Тебе пишут твои старые друзья, Марк и Лёка из далекой Сибири. Что новенького? Как поживаешь? Жаль, что ты уехал и не будешь теперь гонять с нами на лыжах. У нас тут выстроили два новых цеха и поэтому несколько новых домов. Еще будет городской каток, с раздевалками, хоккейным полем, настоящим, с бортиками и сетками, — не то, что тот заморыш в прошлом году. А еще в тебя, кажется, влюблена Люси, ну, Люська Корабельникова из соседнего класса, дочка начальника автобазы. Мы сразу догадались, что так оно и есть, когда она сказала, что вот ты уехал, и стало скучно. И нам тоже скучно без тебя, хотя ты и не был какой-нибудь там весельчак. Законно было кататься с тобой на лыжах. У нас тут осталась твоя грамота за победу в лыжных гонках. Прислать ее тебе, или ты даришь ее школе и нам? Ты не забыл, что был лучшим лыжником среди пятых, шестых и седьмых классов? Или уехал в большой город, зазнался и все позабыл? Ты смотри, не зазнайся, а главное, если тебе трудно, не падай духом. Может, тебе там плохо? Тогда возвращайся. Привет от всех и от нас тоже. Марк и Лёка».
Ничего себе письмишко отгрохал, а?
Главное, что эта Люси была жутко противная девчонка, не знаю, зачем мне надо было вспоминать именно ее, и влюблена она была как раз в Лёку Шувалова, тоже довольно среднего паренька из нашего класса. И вообще письмо, конечно, было дурацким и ни к чему, но мне даже такое было приятно написать тогда, когда я убежал с залива, и даже вспоминать кого угодно, лишь бы не думать о том, что произошло на заливе, хотя, конечно, главное было — обратный адрес, для мамы.
Вообще-то я, может, и не зря вспомнил это письмо. На переменке меня отозвала в сторону Евгения Максимовна и сказала:
— Знаешь что, Митя? Я сейчас как раз ответственная за сбор материала в школьную стенгазету; в редколлегии узнали, что мы были на экскурсии на заводе, и очень просили, чтобы кто-нибудь написал об экскурсии. Напиши ты. Конечно, ты не обязан, но ты все же лучше всех знаешь Дымшица, а надо обязательно написать и о нем. Напиши, если ты не против. Только просто напиши, поживее, как было, так и напиши, и поначалу не думай о знаках препинания, а то станешь строить предложения слишком грамотно, и выйдет сухо. Хорошо?
— Хорошо, я напишу, — сказал я, хотя мне не очень-то хотелось писать, просто ей не хотелось отказывать.
— Вот мой адрес. Когда напишешь, завези, пожалуйста, если не трудно. Не трудно?
— Отчего же, — сказал я. — Я завезу. Ладно.
Может, из-за этой заметки я и вспомнил свое письмо, вроде бы для того, чтобы узнать, могу ли я писать, так сказать, живо и просто, или не могу.
Но написать-то я ее все равно написал, раз уж пообещал, и отвез заметку Евгении Максимовне.
Когда я вернулся, дома никого не было, и я не знал, садиться мне за уроки до обеда или не садиться — до обеда как раз час всего оставался. Я поболтался по квартире как неприкаянный, и тут прозвенел звонок, и я пошел открывать.
Я открыл дверь и увидел незнакомого дядьку в ватнике и шляпе. Я сказал:
— Здравствуйте, вам кого?
Он говорит: