— Ты не забыл, чему я тебя, паршивца, зимой учил? Все помнишь?
— Тсс, — сказал я. — Тихо. Не распугивай ты рыбу, все я прекрасно помню. Вымеряешь глубину, надеваешь червя, плюешь на него...
— Вот именно, — сказал папа. — Плюнуть не забудь.
Мы были уже у речки. С маленького обрывчика осторожно слезли на песок у самой воды, и позади нас остался лес, а впереди, за речкой, — луга и кусты, похожие на барашков. Папа достал из куртки металлическую коробку из-под зубного порошка, с червями, и не успел я найти на моей удочке крючок и размотать леску, как он поплевал как следует на своего червя и забросил его в воду. Я заторопился разматывать свою леску побыстрее, запутался, после распутался, достал из коробки червя, толстенького такого, аппетитного червячка, и вдруг засомневался, что раньше делать — плевать на него и только потом уже насаживать на крючок или наоборот. Как делал папа, я и думать забыл — так волновался. Конечно, надо было насаживать сначала, а потом уже плевать, это и дураку ясно, но я, видно, и был дурак, от этого самого волнения. Кое-как я насадил червя на крючок и потом закрыл глаза и поплевал на него. Ах, как я плевал! Одно наслажденье! Зимой я плохо умел плевать на червя, когда еще просто так, без червя учился, а после, ближе к лету, я стал это делать с блеском. И вот теперь я плюнул как следует и закинул удочку.
Мой беленький поплавок из пенопласта медленно плыл по течению слева направо, но ни разу не шелохнулся и не ушел под воду. У папы тоже не клевало. Очень быстро мне надоело просто так перезакидывать удочку, и я посмотрел на папу. Вид у него был очень серьезный. В последние дни он много говорил о том, что уж очень давно он не ловил крупной рыбы, а теперь поймает, будьте уверены, потому что речка — не речка, а фантазия. Он очень легко и красиво забрасывал червяка в воду, не хлопал по воде кончиком удилища и поплавком, не то, что я. Я так все время хлопал, будто он ничего и не объяснял мне зимой, и папа сердито иногда глядел на меня.
Вдруг он взмахнул удилищем, оно согнулось, и тут же из воды вылетела небольшая серебряная рыбка и упала на песок у самых его ног.
— Плотва, — сказал он, наклонился, снял ее с крючка и бросил в ведерко с водой. — Мелочь пузатая. Смотри! У тебя клюет!
Я посмотрел на воду и ничего не увидел и тут же сообразил, что так ведь и должно быть, чтобы ничего не было видно, разве ж видно поплавок, если он под водой, сообразил и ка-ак махнул удочкой, и тут же из воды, как и у папы, вылетела какая-то маленькая рыбка и улетела куда-то за меня, через меня, в кусты.
— Рыба! — заорал я. — Вот это рыбина!
И бросился искать ее в кусты.
И все орал:
— Рыба! Рыба! Ай да рыба! Ну и рыбища! Рыбуля моя!
Но я никак не мог ее найти и полез в куст. Вниз головой залез. И тут же кто-то жутким образом шлепнул меня по попе.
— Дмитрий! Паршивец! Чему я тебя учил в холодные январские вечера?! Ты что, забыл, что тишина — залог успеха? Сколько шуму из-за плюгавого пескаря! Впрочем, пескарь неплох.
Я что-то вякнул, стоя вверх ногами, потому что папа был абсолютно прав, и тихонечко вылез из куста и увидел, что папа быстрыми шагами с удочкой и ведерком уходит от меня вдоль берега, а возле меня лежит мой пескарь и спичечная коробка с червями для меня. Пескарь, по-моему, был вполне приличный, симпатяга, толстый такой, с усами, но вот леска запуталась в кустах ужасно, и я провозился с ней минут десять и еле распутал и только тогда обрадовался, потому что снова можно было ловить.
Снова я надел червяка, снова поплевал на него и только собрался опять забросить удочку, как вдруг увидел на другом берегу, за кустами, похожими на барашков, за высокой травой, вдалеке, в самом конце луга что-то красное и блестящее, и это блестящее стало быстро расти, расти, и я сразу же догадался, что это ведь солнце встает.
Зеленые кусты — я смотрел на них против солнца — стали черными и прозрачными, со множеством маленьких дырочек, через которые потянулись на мой берег длинные белые и блестящие лучи солнца. И капли росы блестели на кустах, и я даже обомлел от такой красотищи.
После я почему-то вздохнул и снова забросил удочку, и вдруг мой поплавок сразу же затрясся, нырнул, вынырнул, снова нырнул и исчез под водой. Я подсек, и опять через мою голову полетела рыбка, но на этот раз, как и у папы, плотва. Вся моя леска опять чуть не запуталась в кустах, и я, когда снял с крючка плотву и вырыл ямку в песке до самой воды и пустил туда пескаря и плотву, тут же прошел немного по берегу в сторону, где сзади меня кустов не было, и стал махать удочкой вовсю: рра-аз — плотва, рраз — окунь, потом — пескарь, после — опять окунь!