— Господин хороший, спасибо, как говорят советские депутаты, за оказанное доверие, только эти должности не по мне. Нужен для них смирный характер. А еще надо не знать прочих забот. А у меня дел других полно. С советской властью надобно рассчитаться до копейки. Должок за ней, а сама добром не отдаст. Так что вы на меня не серчайте, а помогите лучше в вашу армию определиться...
— Уважаемый господин Рипа, мы хорошо понимаем ваши чувства и с удовольствием пойдем навстречу. Но если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, вы смело можете рассчитывать на нашу поддержку.
— Премного благодарны.
«А этот, как его, Уго Зедлаг, дело свое знает. Ни одного не пропустил из тех, кого я назвал. А с виду добренький такой толстячок...» — говорил себе недолгий срок спустя Рипа.
У власовцев по причине нелюдимости характера своего Илья Петрович не искал ни дружбы ни сочувствия, прошлое свое не рекламировал, обязанности командира взвода исполнял ретиво, и взвод его считался самым злым и надежным в роте.
«Ежели я у большевиков в лагерях на подневольном труде, хлебе да воде выдвинулся, неужели же на здешнем хлебосольстве да доброжелательстве не смогу выказать нутра своего и добиться того, к чему стремлюсь? Мне бы роту, а лучше батальон и полную волю — сражайся с коммунистами где и как хошь, — показал бы, что такое Илья Рипа». Под Ржавой Коноплянкой он поднял в штыковую атаку остатки роты, сказав себе: или пулю в лоб получу или новую роту, а когда выдергивал штык из груди лопоухого русоголового красного солдатика, совсем еще мальчика, поцеловала его пуля.
Провалялся Рипа в госпитале полтора месяца. Депутация к нему приезжала — награду вручать. А он приподнялся с кровати и сказал негромко:
— За честь спасибо, только награды мы не примем, потому как не ради нее воюем.
Долговязый Хинце прослышал об ответе русского, поинтересовался, откуда он, узнал, что из Терезендорфа, и рассказал об этом, между прочим, старому знакомому Юргену Ашенбаху.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В «БОЯНЕ» И ДАЛЕКО ОТ НЕГО
Поначалу Ашенбах хотел познакомиться с Рипой, расспросить о его знакомых из Терезендорфа, показать на расстоянии Танненбаума и поинтересоваться, не помнит ли он случайно этого человека. Но подумал и решил поступить иначе, свести их в одной комнате и посмотреть на лицо Рипы, когда он представит ему Танненбаума и скажет: «А ведь это ваш земляк, вы должны быть знакомы». Чувствовал, что терять времени не имеет права, что слишком серьезны и основательны его предположения.
Через два дня после первого допроса Канделаки в кабинет Ашенбаха неторопливой медвежьей походкой, глядя прямо перед собой, входил унтер-офицер Рипа. Он не догадывался пока, зачем приглашен, понимал только, что заинтересовалось им ведомство серьезное, знать, заинтересовалось неспроста.
Ашенбах приступил к делу без лишних слов:
— Рад познакомиться с вами, господин Рипа. Мне рассказывали о том, что было с вами до войны и на войне тоже, у меня возникла симпатия к вам, и я хотел бы сказать об этом.
«Может быть, ты из-за этого меня пригласил? Давай не томи, переходи к делу. Интересно, чего тебе надобно-то».
— Но я хотел познакомиться с вами не только для того, чтобы сказать это. Я подумал, что могу сделать приятное вам и одному моему коллеге, военному переводчику, который является уроженцем ваших мест. Он тоже из Терезендорфа, из немецкой колонии. Только маленький уговор, я не назову вам его фамилии, мне просто интересно, узнаете ли вы его?
«Что-то ты хитришь. Что-то подозреваешь, да не говоришь. Так сюрпризы не устраивают. Кого-то хочешь проверить. Или меня или его, хотя меня-то проверять для чего? Значит, его. Ну давай, давай, излагай, посмотрим, что у тебя на уме».
— Скажите, как у вас со зрительной памятью? Хорошо? Ну, тогда все в порядке. Для такой встречи я припас бутылку бургундского, если вы не возражаете. Итак, сядьте, пожалуйста, сюда, чтобы удобнее было разглядеть земляка, когда он войдет. Одну минуту, я приглашу его.
Ашенбах нажал на звонок и наклонился к уху вошедшего ефрейтора-коротышки.
Когда открылась дверь и в комнату шагнул Песковский, Рипа едва не вскрикнул от удивления, но сдержался, изобразил приятную улыбку и поднялся навстречу знакомому. Слишком похож был сын на отца.
«Бог мой, что на свете происходит, значит, и мы пошли фашистам служить. А ведь мы были из идейной семьи. Папаню-то твоего мне пришлось... из обреза. Вот не думал, где свидимся. Как же ты, мил человек, здесь оказался? Никак, из плена? Должно, сдался добровольно. Шкуру берег. Так-так, ну что ж, в такой компании и воевать и жить интереснее. С сыном революционера супротив революции. Да, бывают в жизни шутки...»