Песковский неторопливо раскуривал сигарету.
Словно издалека донесся голос Ашенбаха:
— А я бы с охотой разделил компанию. Только говорят, в «Бояне» надо заранее заказывать столик. Один-единственный стоящий ресторан на весь город.
«Если окажется, что Захаров и лже-Танненбаум знакомы, что ждет отца? Откуда взялась коллекционерша? Кто она? Что знает Лукк?»
— Позвольте мне это сделать сейчас... Конечно, жаль, что господин Рипа не может. Но я думаю, мы еще увидимся. Постараюсь дозвониться... Прошу извинить. Я на пару минут.
Как только они остались вдвоем, Рипа выпалил:
— Дело такого содержания... Ежели из памяти не выветрилось... Уж больше на Арсения Песковского, большевистского комиссара, которого я на тот свет отправил, похож мой земляк. Не сынок ли? Хотя и годков с той поры немало пробежало, почитай, восемнадцать... обознаться мог.
— Спасибо, мой друг. Наш долг знать все о всех, даже о самых надежных и проверенных сотрудниках. Вас же прошу об этом никому ни слова. Можно не повторять? Ясно?
«Да, будет сюрприз для Лукка. И куда более печальный для отца... если я приму решение. Александр Ашенбах, что станет с вами, когда выяснится, что вы завербовали большевистского агента? Этого бы не случилось, быть может, если бы вы по-иному относились к сыну. И научили бы его относиться к вам как к отцу».
Юрген Ашенбах вдруг вспомнил старую песенку:
Сказал себе: «Какие у елки листочки? У нее нет листочков. У нее есть иглы. Мы их обломаем».
Вернулся Танненбаум. С видом человека, провернувшего удачное дельце, произнес:
— Простите, что нарушил беседу. С «Бояном» все в порядке. Заказал столик, нас будут ждать.
«Всадить бы пулю в этого лже-Танненбаума, и дело с концом. Нет, не с концом. Без сомнения, он заготовил письмо на имя того же полковника Нольте... и есть в том письме несколько строк, посвященных обер-лейтенанту Ашенбаху, — это штамп, стандарт, гарантия безопасности».
— С охотой. Вы не передумали, господин Рипа?
— Спасибочко вам, недосуг, обратно должо́н возвращаться... Апосля, апосля как-нибудь, ведь недалеко друг от друга.
— Ну что ж, если вы так решили, — не слишком огорченно произнес Ашенбах, открывая бутылку. — За встречу земляков.
— За встречу. Я надеюсь, господин Рипа позволит проводить его? — спросил Танненбаум, ставя на поднос пустой бокал.
— Вот уж ни к чему, вот уж не заслужил, что называется, чести. Сам как-нибудь доберусь, беспокоиться не извольте.
— Как вам угодно, господин хороший. Тогда до встречи в «Бояне», господин обер-лейтенант. Жду вас в девятнадцать часов. Хайль Гитлер.
— Хайль, хайль, — обрадованно ответил Рипа.
— Ульрих, я должен поговорить с тобой. В моем распоряжении слишком мало времени и слишком много я должен тебе сказать. Всего не успею. Только несколько слов. Но и ты и я подготовлены к ним. Всем, что помогла тебе понять война. И всем, что ты сделал для меня.
Ульрих не выпустил из рук газеты, не переменил позы, только посмотрел на Франца и показал ему всем видом, что готов слушать. А сам думал: много бы дал, чтобы этого разговора не было, но еще больше, чтобы узнать от Танненбаума то, что сейчас предстояло узнать. Он почему-то не сразу, не быстро воспринимал слова, долетавшие до него:
— Ты хорошо понимаешь... куда клонится война. И что она может кончиться только одним... И чем быстрее кончится, тем меньше будет жертв...
«Да, да, конечно, меньше будет жертв. Это истина, об этом можно не говорить, не это главное, он хочет сказать мне совсем о другом... Как мне надо поступить, что ответить? Может быть, мне сказать, что я обязан подумать? Конечно, всякая серьезная вещь заслуживает того, чтобы о ней хорошо подумать...»
— ...Ты сделал первый шаг. И ты не имеешь права остановиться. Мне нужна твоя помощь, Ульрих.
«Да, да, я понимаю, тебе нужна моя помощь... Иначе бы ты...»
— Прошу тебя, отнеси эту коробку продавцу табачного киоска на углу Дачной и Лесной, там одноногий инвалид. Скажи, что сигареты оказались сырыми, попроси поменять. Ту, что он даст тебе, принесешь мне. Будь осторожен.
— Ты разговариваешь так, будто я согласен. Я ничего не знаю, я делаю тебе товарищескую услугу. Тот продавец на углу Дачной и Лесной оказался — как это по-русски? — ну в общем, жуликом, и я потребую, чтобы он поменял сырую пачку на хорошую. Мне это будет сделать нетрудно, тем более что я имею обыкновение под вечер гулять и дышать чистым воздухом. Давай плохую пачку.