Из-за стенки был хорошо слышен голос Рипы:
— Кхе, кхе, а погодка-то не особенно, не особенно погодка. Говорят, зима долгая будет. Ну как вам тут у нас?
— Нормально, — односложно ответил незнакомец, не делая попытки завязать разговор.
— А я вот по какому делу зашел: был у меня в двенадцатом году в Нижнем Новгороде знакомый Анисим Матвеевич Песковский, инженером на верфи работал, в Германии образование получил, широкой души человек был... Подумал я: не родственник ли вам этот Анисим Матвеевич?.. Фамилия не частая, очень бы знать желательно, что с ним после переворота произошло, жив ли?
— Не могу знать. Про Анисима Матвеевича слышу первый раз.
— Жаль, жаль. Выходит, зря побеспокоил. Вы уж извините меня. — Марта услышала, как Рипа отодвинул стул, должно быть, вставая и собираясь откланяться. Она не понимала, почему так заинтересовал ее отца этот разговор.
— А я, между прочим, здешнюю жизнь и здешних людей ой как хорошо знаю. И был бы рад, так сказать, своими знаниями помочь новой власти.
— Вы это к чему?
— Имеем понятие о причине вашего сюда приезда. Вся колония говорит, что хлеб закупать приехали. Но они к этому делу готовились и попрятали кто где. Жадюги — свет не видел. На нашем брате, русском, наживаться привыкли, зажирели, паразиты. Имеем представление, у кого сколько и где припрятано. Ежели желаете...
— Слушаю, — отчужденно перебил незнакомец.
— Я пришел поставить в известность о наличии запаса зерна, — с фельдфебельской готовностью произнес Рипа, и Марте показалось, что при этом он вытянулся во фрунт. — Так что без моей помощи вам трудно будет... Желаю быть полезным родине в час испытания.
— Вот удружили, вот не ожидал...
— Весьма и весьма, так сказать, рад.
— Только помощь мне ваша ни к чему.
— Как это ни к чему?
— Так, ни к чему. Обойдемся как-нибудь без помощничков.
— Так вы что, выходит, меня за филера принимаете? — в голосе Рипы зазвучала обида. — К вам приходят как, как... Вы без меня от них вот что получите.
— Всего лучшего, всего лучшего, там видно будет, господин красивый.
За стенкой сильно хлопнула дверь. Видно, Рипа ушел, не простившись. А незнакомец нехорошо выругался.
Марта передала разговор отцу слово в слово. Ничего не сказав дочери, Грюнфельд вышел на улицу и направился к халупе, в которой жил Петер. Для чего понадобился старосте этот человек, никто бы не догадался. Только ночью загорелась мазанка Рипы. Когда занялся огонь, кто-то бросил булыжник в окно, чтобы разбудить бывшего вахмистра. Рипа успел прихватить шубу, сапоги и старую, запретную, напоминавшую о счастливых днях фотографию, на которой был изображен в группе отмеченных за усердие жандармов с усатым и пучеглазым начальником в центре.
В тот вечер Грюнфельд допоздна засиделся у байзицера Макса Танненбаума; два старых друга судили-рядили, как поступить и что ответить уполномоченному из Баку.
— Ладно уж, колония не обеднеет. А за то, что уважительно к немцам отнесся да доносчика выставил, я думаю, можно будет постараться помочь ему, — сказал Танненбаум.
— Ты так считаешь? — спросил Грюнфельд.
— Да и ты, между прочим, тоже так считаешь.
Через день к дому мэрии подкатывали телеги. Молчаливые мужики относили в склад Грюнфельда мешки с мукой. У весов стояла Марта.
— А как вы все это будете вывозить? Не боитесь? Кругом разбойники.
— Ничего, главное сделано. Как-нибудь вывезем, — весело отвечал Песковский. — Я всегда знал, что немцы народ, с которым можно договориться. Кроме того, посмотрите, какие со мной молодцы!
Марта уговорила отца отпустить ее с обозом до станции — показать ногу фельдшеру. По дороге приглядывалась к статному, уверенному в себе русскому. Раньше о революционерах только слышала да читала. Теперь первый раз увидела.
Этот русский комиссар был ладно скроен, имел белые-белые зубы, живые глаза да сильные, видно по всему, руки. Взглянул бы хоть раз, что ли, что ему стоит?
Но Песковский был поглощен заботой об обозе. Он приехал с пятью дюжими, хорошо вооруженными военморами, но понимал, как малы будут силы, если налетит одна из банд, скрывающихся в ближних лесах. Поэтому Арсений торопил обоз, надеясь засветло добраться до станции. Ехал он на лошадке, какую в любом другом краю приняли бы за пони и которая, без сомнения, восходила какой-то дальней своей линией к ослу, ибо упрямством превосходила всех известных Песковскому лошадей.
Когда вдали показалась станция, Марта попросила возчика остановить телегу, подошла к Песковскому, взялась за стремя, посмотрела снизу вверх. Арсений лихо спрыгнул: