Сирин сидел, подперев голову рукой с выставленным указательным пальцем, из-за чего его лицо криво вытянулось по диагонали, и левое веко больше обычного обнажило захмелевший глаз. Он уставился на молодую пару, словно старался прямо сейчас найти в них какие-нибудь понятные «да» или «нет», хоть что-то прочнее нанесённого ветром песка подозрений, хоть что-то, способное оправдать столкновение с будущей виной, минуту назад лишь возможной, а сейчас, казалось, неизбежной, хоть и трепещущей, как флаг на ветру, где-то очень далеко, за краем натянутой струны горизонта – там, куда уже упало солнце.
Их разговор стал оживлённее и легче, заметил Сирин, вместо неловких глуповатых улыбок на лицах чаще появлялись другие эмоции, градиентом переливаясь одна в другую. Сейчас брюнет, почему-то мрачно замерев, внимательно слушал подругу, а потом нервно и сдавленно выдохнул, отпил из бокала, и они оба засмеялись. Рядом, за вытянутым столом, кто-то громко говорил по телефону, перекрикивая блуждающие в пространстве взрывы смеха. Девушка что-то спросила, Беглов спохватился и потянулся к внутреннему карману. Достал какую-то чёрную… книгу! Нет, блокнот. Протянул ей. Забрала. Интересно. Это уже очень интересно! Достаточно ли интересно, чтобы прямо сейчас рвануть из-за стола на улицу, растрясти Витю, подтолкнуть его к действию? Пожалуй, да. Ну конечно да. Витя. И там Андрей с ним. Что им сказать? Ну разумеется:
– Витя, у них блокнот! Я же говорил! Да, блокнот! Он ей блокнот отдал, а сам – по сторонам глазами туда-сюда. Я видел только что! Ну так я давно тебе сказал, что нужно брать, а ты всё мялся что-то! Ведь говорил, что не просто так сидят здесь! Не просто так! Я же говорил! Андрюша, ведь я же говорил? Ну, чего молчишь? Вооот. Говорил. А ты всё бубнил что-то про меня. Вот теперь доберёмся до них, вскроем, и ты, Андрюша, может, и жизнь понимать начнёшь. А то всё сидишь в золотой своей клетке, да ещё и тряпкой прикрытый. Короче, ладно, не души хоть сейчас.
В общем, всё, Витюш. Давай. Можно брать.
В небольшой и будто мятой коробке кабинета горит с потолка длинная белая лампа. На непрочном стуле с руками за спиной сидит Константин. Он плачет, весь мокрый и розовый, часть волос взъерошена. Рядом – его жидкое, волнистое, илисто-чёрное отражение в лакированной тёмно-коричневой дверце шкафа с небольшим навесным замком – тоже плачет, но беззвучно.
Сирин делает три больших ровных шага через полкомнаты; старый, местами вспучившийся линолеум смягчает стук его берцев.
– Так что, повторяю: жопа тебе, Конс-тан-тин, – его голос звучит резко и гулко. – Не туда сунулись вы со своими сходками. До ваших компьютеров добраться было бы трудно, хотя и до них бы дотянулись рано или поздно, а вот книжка твоя – настоящее сокровище, ты понимаешь?
Он чуть подаётся вперёд.
– Понимаешь, что я тебе твоё шило в заднице на мыло поменяю?
Ледяные лезвия его взгляда кружат свистящим вихрем (будто сам воздух стонет от их касаний) и с хрустом кромсают загорелую плоть на лице Константина, сочащуюся яркими, тёплыми, густыми ручейками страха.
Сирин размахивается и наотмашь бьёт его тыльной стороной ладони.
– Ну чего скулишь, сволочь?! Будешь мне сейчас выкладывать. Ясно тебе?! Да, будешь всё выкладывать, чтобы я всё наконец узнал. Нет, не наконец узнал, а просто: всё узнал.
Константин дважды всхлипывает, бросает быстрый, трусливый взгляд на Сирина и произносит:
– Ничего я не знаю.
– Ничего не знаю… – эхом отзывается Сирин и будто смягчается и как-то приосанивается, глубоко и медленно вдыхает и начинает прохаживаться по комнате, ровно и плавно, а потом вдруг припадает на одну ногу, будто прихрамывая, и вскоре останавливается в задумчивости.
– Знаешь, Костя, – говорит он, – когда-то и меня, как говориться, вела дорога приключений. А потом…
Он встряхивает головой, хмурится и продолжает ходить из стороны в сторону – снова ровно и без хромоты.
– В общем, ты у меня сейчас говорить будешь в любом случае. Всё!
Сирин быстро подошёл к прямоугольному столу и схватил лежавшую там резиновую дубинку. Под рукой, да. Очень удобно.
Константин заскулил.
Удар в колено. Брюнет начинает что-то кричать. Ещё удар – туда же. Что-то под дубинкой поддаётся и сдвигается. Вместо слов начинается вой – истошный, оглушительный и прерывистый. Карие глаза полны ужаса.
– Ну что?! Не нравится?! А я вот так же выл! А ещё сильнее выл знаешь когда? Знаешь когда?! – ещё один удар – на этот раз в голень. Новый раздирающий воздух крик. – Я выл, когда понял, что мне это колено всю жизнь загубит! Ты, сволочь, повоешь сейчас и дальше сможешь на стуле в окне своём сидеть за компьютером. А я с такой травмой – мусор, в самом обычном смысле.