Беглов задумчиво подвигал бумаги, смахнул со стола остатки мыслей и несуществующие пылинки, положил руки на клавиатуру. Поддавшись порыву ответственности, открыл какой-то документ и бессмысленно запрыгал курсором по ровным грядкам ячеек, но через минуту всё же остановился и поднял глаза, глянув через зал на коллег. Их бедные лица застыли в гримасе хмурого энтузиазма и какой-то незыблемой сосредоточенности. Во взглядах грохотал бой амбиций с ленью, кто-то даже закусил губу. Беглов внезапно нашёл себя страшно одиноким дефектом посреди этих необъяснимо замотивированных людей. Какой внутренний договор они заключили с собой, чтобы так исступлённо и одухотворённо, как молитвы, бормотать вычитываемые тексты договоров чужих? Было в этом что-то до нелепости траурное: ровные иконки лиц, имя-фамилия чуть пониже, эпитафия должности на бейдже, пластиковая оградка в полтора метра и укоризненно привязанная к стойке ручка, как могильные гвоздики с надломленными стеблями – чтобы не утащили на перепродажу.
Почему я еще здесь? – подумал он и ощутил – в который раз – нежное прикосновение образа и замер, замечая, как втянулось и ударило от груди к голове, а потом застучало быстро, почти задрожало. Будто сверяя сделанный по памяти набросок с оригиналом, повернулся вправо: там, в вязких солнечных лучах, будто замедленные этой янтарной гущей тонкие музыкальные пальцы заправляли за маленькое, розовеющее под светом нежное ухо прядь каштанового шёлка. Гладко блестя вдоль стройных линий горячей шеи, локоны терялись где-то за воротом блузки из мягко сияющего жемчуга, будто для того, чтобы ищущий их взгляд повстречался ниже с чувственной ложбинкой ключиц.
Ей легко удавалось находиться в почти скульптурных позах, выверенных и изящных, но сейчас, опершись локтями о стол и робко приобняв себя за поднятые плечи (как это получается только у женщин), с несколькими непослушными (как после сна), хорошо заметными на свету волосками на склонённой голове, она приобрела какую-то нежную детскую непосредственность – всего на один ослепительный миг, в котором, как в призме, собрались и вспыхнули разноцветным призраком мечты и грёзы, чтобы потом эти радужные кусочки сложились будто в сюжеты мозаик и витражей самого прекрасного из храмов, потому что если вы собираетесь строить дом для высшего идеала, то вы строите нечто красивое, чтобы показать место, где он живёт.
Беглов замер в оцепенении, – в этот момент в него вмещался только оглушительный трепет, и не осталось места для движения. На краю сознания засверкали растянутые в красное солнечные лучи, летом – вечерние, гостеприимно и учтиво приглашающие тебя в расслабленный послерабочий мир, живой, участвующий в твоей судьбе где-то между свежим, хлебно-цветочным воздухом улицы и нервными гудками кашляющей сутолоки машин. И эти румяные хрустальные потоки вот уже, были здесь, на столе и всюду, но вечер сегодня особенный, и его посланники несут на себе волнение, растущее вместе с тенями. Надо же было – пригласил. И как она согласилась?
2
Щелчок. Резкий щелчок, как швейцар, распахнул дверь банка, размножился в его подсвеченном нутре, забился о стены, встряхнул Беглова и сухой шрапнелью поприветствовал входящего.
Сутуловатый мужчина в потёртой кожаной куртке, красная папка в руках, вошёл в зал, и его взгляд, гордый и влажный, как редкие волосы по периметру залысины, заскользил по нумерованным окнам, пока не остановился на брюнете за столом прямо напротив входа. Тёмные туфли бесшумно захромали по бледному кафелю, и под низкими скошенными надбровьями с каждым его шагом твердел серо-голубой лёд.
Он приблизился к пятому окну и прошелестел что-то, будто вытащил клинок из ножен. Дождавшись ответного приветствия, секунду помолчал, слегка наклонив голову и разглядывая бейдж Беглова. Затем заговорил, и потрескавшаяся глина его лица пришла в движение: отчетливее стала горизонтальная складка на переносице, резче проступили борозды на бугристых щеках, и даже цепкие глаза глубже погрузились в колодцы глазниц.
– Константин! – имя он произнёс одновременно хитро и требовательно, как будто с вызовом. – Я за учёбу пришёл платить… У вас можно?
– Если за университет…
– Да, – (нетерпеливо).
– …тогда вот в четвёртое проходите или в любое другое, – Беглов указал на правое от себя окно, туда, куда сам смотрел минуту назад. Мужчина бросил быстрый взгляд в сторону, затем вернулся к большим, навыкате, тёмным глазам и процедил с уже нескрываемым раздражением:
– Так вот я сейчас в «любом другом». У вас почему нельзя? Вы тут чем занимаетесь вообще?