— Еще один! — в ужасе взмолилась Юля.— А вы-то как сюда попали?
— Цербер ваш, неумолимый сторож, красный семафор поднял. Не пускает, хоть плачь. Ну, я выяснил обстановочку, разведал поле боя и перемахнул через забор! По пути движения кабинетик какой-то попался. Пустенький кабинетик. Вижу, халат на вешалке висит. Приятный. Накрахмаленный. Ну, я его и одолжил на время, чтобы капитана нашего повидать.
ГРОМЫ КАРЫ БОЖЬЕЙ
Протяжный и тревожный лай собаки разбудил Ставничего перед рассветом. Отодвинув засов дома, он вышел на крыльцо.
К нему сразу бросилась, виляя пушистым хвостом, большая черная карпатская овчарка с белой подпалиной на боку.
— Ты чего, Жук, волнуешься и спать не даешь? По Иванне небось тоскуешь? Ничего, скоро приедет она из Львова...
Но добродушный голос священника, каким он говорил с Жуком, не успокоил собаку. Повизгивая, словно чуя недоброе, она лизала ноги Теодозия, скулила, то и дело припадая к земле.
Начинало светать. На фоне бледнеющего неба хорошо выделялся силуэт деревянной церкви.
Ставничий насторожился. Он услышал резкие гортанные выкрики на сопредельном берегу, среди них ясно различимый выкрик «файер», какие-то звонки, и в ту же минуту лицо его озарил отсвет орудийного залпа.
— Свят, свят, свят! — прошептал священник, слыша, как завыли, зашелестели снаряды над его головой. И подумал: «Неужто война? Как хорошо, что Иванна во Львове. Там опасности меньше, чем на границе».
Послышался гул бомбовозов, летящих на Восток с немецкой стороны. Близко разорвался снаряд, и Ставничий закрыл лицо руками, в ужасе перекрестился.
Вспыхнувший пожар осветил хатку дьяка Богдана. Там, в ожидании очередной явки с Верхолой, заночевал Герета. Грохот орудийной канонады разбудил его сразу, и он, полуодетый, выбежал во двор. Пушечные залпы и вспышки близких разрывов освещали лицо Гереты. С жадностью и надеждой глядел он на запад, откуда ожесточенно била по советской земле немецкая артиллерия. Не скрывая радости, он осенял крестным знамением свой высокий, лоб, покрывшийся от волнения испариной.
— Началось!.. Слава тебе, Иисусе! С нами бог! — шептал Герета узкими пересохшими губами.
На правой окраине Тулиголов, почти примыкающей к Нижним Перетокам, расползалось по горизонту зарево пожара. Сообразив, что именно и где горит, Герета натянул на нижнее белье черную реверенду и помчался к своему будущему тестю.
Как зловещая черная птица, перескакивая через канавы, стуча подметками по настилам кладочек и мостиков, приминая бурьяны, мчался Герета в Тулиголовы, простоволосый, длинный. И только обнажающиеся временами из-под сутаны высокие сапоги, надетые прямо на кальсоны, придавали его облику земные, человеческие черты.
Поодаль вытаскивали из хат сонных детей крестьяне. Они бежали в подвалы, хрустя по выбитому взрывами оконному стеклу. Пробегали, сжимая винтовки и автоматы, пограничники, занимая места в запасных окопах и блокгаузах.
Старший лейтенант Зубарь, только накануне приехавший из Львова, чуть не сшиб богослова.
Обернувшись, он крикнул бегущим за ним бойцам:
— Мы занимаем огневую точку у моста!..
Когда Роман вбежал во двор парафин, колокольня и соседняя с ней деревянная церковь уже пылали вовсю. В стороне, держа под мышкой Библию и парафиальные книги, следил за пожаром окруженный толпой полуодетых прихожан Ставничий. Герета остановился подле старика и взял его под руку. Оглушительный взрыв снаряда заставил их пригнуться. Ослепительная вспышка пламени возникла там, где еще секунду назад остро вырисовывался на фоне кровавого неба угол парафин. Обрушилась крыша ее, и стайка перепуганных голубей вырвалась из-под падающей кровли.
Еще разрыв!
Понимая, что гитлеровцы перенесли беглый огонь на территорию приходства, хорошо освещенную пожаром, прихожане стали разбегаться в разные стороны. Кое-кто из них уносил выхваченные из пламени иконы в золоченых киотах.
Герета потащил священника в подвал. Из квадратного выхода крепкого кирпичного подвала они увидели, как рухнул в огонь, рассыпая искры, купол церкви, как снаряды добивали дом Ставничего: должно быть, немецкие артиллеристы думали, что в прочном этом доме разместилась пограничная застава.
— Не надо, отец Теодозий,— пытался успокоить рыдавшего Ставничего Роман.— На пепелище сгоревшего дома не льют слез...
— Да, но с этим приходством столько связано. Боже... Боже... В этом доме родилась Иванна, тут она выросла...
— Когда горят леса, не время заботиться о розах,— глядя на запад, заметил Герета.— Не печальтесь, отец Теодозий. Такие пожары к добру. Это гром кары божьей!
Обращая к Роману заплаканное небритое лицо, Ставничий горячо сказал:
— Как вам не стыдно, сын мой? Я пережил уже не одну войну и знаю, что она сулит народу. Это начало нового, страшного горя...
— Но это особая война! Очистительная! — лихорадочно прошептал Роман.— Когда покарают всех отступников, на пепелищах вырастут новые храмы Христовы, лучше прежних...
Вырвавшись из сарая, по освещенному пламенем двору парафии заметались, гогоча, перепуганные, ошалелые гуси. Через каменный забор приходства перемахнуло несколько гитлеровцев.
Вот они, первые завоеватели!
На рогатых тевтонских касках у них в то первое утро войны были колосья пшеницы, пучки васильков. Отблески огня отражались на металлических поясных пряжках с надписями «Gott mit uns!»— «С нами бог!». В волосатых руках с засученными рукавами они сжимали черные автоматы и воровато оглядывались вокруг. Ставничий и Герета, присев на глинистый пол подвала, видели множество тяжелых запыленных сапог гитлеровцев...
«ДАС ИСТ ЛЕМБЕРГ[9]»
Старинный Львов в пламени пожаров, в грохоте орудийной канонады совсем по-новому открылся утром 30 июня 1941 года штурмбанфюреру СС Альфреду Дитцу. Дитц поднял руку, шофер затормозил мотоцикл, и колонна, во главе которой ехал штурмбанфюрер, остановилась. Дитц выскочил на удивительно ровную гранитную брусчатку Жовковского шоссе и сказал сидящему позади него в коляске мотоцикла гестаповцу Эриху Энгелю:
— Дас ист Лемберг! Хайль Гитлер!
Энгель никогда ранее не бывал во Львове. Он тоже вскочил, коляска мотоцикла сразу закачалась, и вскинул параллельно линии шоссе длинную руку с бриллиантовым перстнем. С любопытством смотрел гестаповец на гряду Расточья, по которой раскинулся древний город. Отсюда, от водораздела Европы, ручейки и реки текли в разные стороны. Одни устремлялись от Львова к Черному морю, другие, стекая к Висле, попадали в холодную Балтику. Энгель еще не знал, что ждало его в этом большом городе.
Накануне нападения на Советский Союз Энгеля перевели в часть фельдгестапо, которая следовала сейчас с частями вторжения, а его персонально прикрепили к бывалому военному разведчику Дитцу, чтобы тот, пока не установится во Львове гражданская немецкая администрация, научил его, Энгеля, ориентироваться в древнем славянском городе. В том, что Дитц сумеет это сделать, более молодой Энгель не сомневался. Ведь всего за несколько дней до вторжения Дитц проследовал вместе со всем штатом комиссии по переселению из Львова через советскую зону Перемышля в Засанье, остановился в гостинице «Виктория» под Винной горой на немецкой стороне и, отправив с денщиком в чистку свой серый костюм, слишком пропахший, как ему казалось, запахом «Советов», переоблачился.