В комнате никого не было.
Что? Я стянул одеяло с лица и осмотрелся. В дверном проеме тоже никого не было. Никого нигде не было. Ни Фрэнка Тарбока, ни Луизы Маккей, ни кого-то другого.
Может, это был сон? Крик настоящий, а все остальное — сон? Или крик тоже прозвучал во сне? Сонный крик. Может, я рехнулся?
Я сел, обвел глазами комнату, снова посмотрел на пустой дверной проем. И тут я услышал голоса, доносившиеся из гостиной. Они казались настоящими. Мужской и женские.
Я встал с постели. Рубашка и брюки — только что из прачечной — аккуратно висели на стуле, а туфли стояли рядом с кроватью. Я поспешно оделся, вышел из спальни и направился в гостиную, где и нашел их всех. Фрэнк Тарбок стоял и говорил. Луиза Маккей стояла и говорила. Эбби стояла и говорила.
Может, я еще спал? Может, мне все это снилось? Я сказал: «Эй!» — и еще другие слова, пытаясь привлечь их внимание, и потом заметил, что стою и говорю, так же как и все остальные. Тогда я сказал: «Ну вас к черту»,— и ушел. Если им всем вдруг захотелось сойти с ума, то я еще успею к ним присоединиться. А пока я пошел на кухню, сделал себе бутерброд с ливерной колбасой и подогрел кофе. Кофейник постоянно стоял на плите, потому что мы с Эбби пили ужас сколько кофе.
Голоса в гостиной стихли, но я решил не обращать на это никакого внимания. Я пять дней умирал от страха, что придет Фрэнк Тарбок или кто-нибудь из его головорезов и пристрелит меня, а когда Фрэнк Тарбок действительно пришел, он меня даже не заметил. Скользнул взглядом, и все. А эта Луиза Маккей? Ее муж был убит неделю назад, а сама она исчезла без следа, а теперь стоит себе как ни в чем не бывало в гостиной и говорит вместе со всеми. Все это смахивало на какое-то безумие. Особенно для человека, который только что проснулся от крика.
Я сидел за кухонным столом, ел бутерброд с ливерной колбасой, пил кофе и читал «Ньюс», когда они пришли за мной. Эбби вошла первой, а те двое — следом за ней.
— Чет? — удивилась она.— Ты в своем уме?
— Мурмф,— ответил я с набитым ртом и кивнул головой, что означало «да».
— Ты что, не видишь; кто здесь? — спросила она, указывая на Фрэнка Тарбока, как будто она действительно думала, что я могу его не увидеть.
Я снова кивнул, указал на свой рот и сделал жест, выражавший просьбу, чтобы мне дали возможность прожевать. Наконец, проглотив колбасу, я запил ее глотком кофе, икнул и проговорил:
— Да. Я вижу его. И ее тоже.
— И ты сидишь себе спокойно на кухне?…
— Когда твой крик меня разбудил,— попытался объяснить я,— и я увидел в дверях Тарбока, я невольно изобразил классическую сцену безумного испуга, как в немом фильме. А он что сделал? Развернулся и ушел. Я встал, оделся, прошел в гостиную — узнать в чем дело, а на меня никто не обратил никакого внимания. Все вы одновременно говорили, и никто никого не слушал, как будто я попал на какой-то пикник на пляже в Джонс-Бич. Я решил послать вас всех к черту, пришел сюда и сделал себе бутерброд. Если вы наконец готовы обратить на меня внимание, я могу упасть на пол, кричать, умолять о пощаде, лепетать объяснения или делать еще что-нибудь столь же подходящее для такой ситуации. Но я категорически отказываюсь заниматься этим без зрителей.
Я снова впился зубами в бутерброд.
Эбби таращилась на меня, открыв рот. Потом заговорил Тарбок.
— Конвей,— мрачно произнес он,— для человека, который ни в чем не замешан и ничего не знает, ты слишком часто оказываешься в центре событий.
Засунув кусок колбасы за щеку, я ответил:
— До сих пор я считал убийцей тебя или кого-то из тех, кто работает на тебя. Но вот ты пришел сюда и ничего не делаешь, поэтому я снова ничего не знаю. Хотя, может быть, со среды твои планы изменились?
— Со среды? — Его квадратная физиономия была слишком тупой, чтобы выражать какие-нибудь эмоции, но все же ему удалось изобразить удивление.— Что значит — со среды?
Я ткнул в его сторону бутербродом.
— Стрелял ли ты,— спросил я,— или какой-нибудь другой головорез Уолтера Дробла, или твой друг, или друг Уолтера Дробла, или нанятый вами убийца в меня в среду вечером?
Он заморгал, как будто между нами внезапно возникла дымовая завеса.
— Что делал?
— Стрелял,— повторил я.— Пиф-паф.— И указал свободной рукой на свежий шрам возле моего уха.
Склонив голову набок, он изучающе посмотрел на шрам.
— Это все? Тебя царапнули?
— Меня царапнули. Твоя работа?
На его каменном лице показалась неуклюжая улыбка.
— Конвей,— сказал он,— если бы в тебя стрелял я, я бы попал немного правее.
— Значит, это были не твои люди и не люди Уолтера Дробла?
Он покачал головой.
— Мы не стреляем по живой мишени для тренировки. Чтобы вынудить нас сделать что-нибудь подобное, человеку надо как следует постараться.
— Ладно,— сказал я.— Это был не Наполи и не…
Он склонился ко мне, будто плохо расслышал, и вкрадчиво переспросил:
— Соломон Наполи?
— Разумеется.
— И он сказал тебе, что это был не он? Он сам, лично, тебе это сказал?
— Да. В спальне. В четверг вечером.
— С чего бы это он стал с тобой говорить?
— Это долгая история,— ответил я,— Мне не хочется вдаваться в подробности.
— Я тебе скажу, почему я тебя об этом спрашиваю,— пояснил он.— Когда мы беседовали с тобой прошлый раз, ты сказал, что не знаешь Сола Наполи. И я тебе поверил. А теперь ты утверждаешь, что несколько дней назад он сам явился к тебе и лично сообщил, что не приказывал в тебя стрелять.
— Я тогда видел его в первый раз,— сказал я.— Кажется, я становлюсь похожим на Ниро Вульфа[1]: мне можно никуда не выходить из квартиры, рано или поздно все, кто замешан в этой истории, сами приходят ко мне.
— Значит, ты в первый раз видел Сола Наполи? — продолжал допытываться Тарбок. Мою шутку он, очевидно, пропустил мимо ушей.— И он специально пришел сюда, чтобы сообщить о том…
— Господи, Фрэнк! — внезапно сказала Луиза Маккей полным презрения голосом.— Чем ты занимаешься? Хватит. Оставь этих людей в покое.
Он тут же повернулся к ней.
— Я уже говорил тебе, Луиза. Ты ошибаешься. А теперь заткнись.
— Так вот почему ты меня не выпускал? Потому, что я ошибаюсь? Поэтому я целую неделю сидела взаперти, словно в тюрьме, и не смогла даже пойти на похороны Томми, не смогла…
— Да,— оборвал он ее причитания.— Да, поэтому. Потому, что ты ошибаешься. Из-за таких, как ты, немало ребят загремело в Синг-Синг. Ты начнешь болтать всякую ерунду полицейским, а им только этого и надо. Никаких вопросов-допросов: они тут же наметят, на кого повесить убийство, закроют дело и станут похлопывать друг дружку по спине, поздравляя с успехом. Ни забот, ни хлопот.
— А ты, значит, ни в чем не виновен? — спросила она.
— Нет, черт тебя возьми! Хватит, Луиза, ты сама это знаешь. У меня немало грехов перед законом, и стоит только легавым взять меня за то, чего я не делал, как мне крышка.
— Ты убил моего мужа,— с горечью сказала Луиза.
Мы с Эбби переглянулись.
— Нет,— повторил он, и тяжелый звук его голоса, казалось, повис в воздухе.— И в этого придурка не стрелял.
— Ты убил его.
Эбби повернулась к гангстеру.
— Может, действительно убил?
Он посмотрел на нее удивленно, как лев, которого ткнули палкой сквозь прутья решетки: неужели люди не видят, какие у него огромные зубы и что он вообще царь зверей?
— Что еще? — спросил он.
— Я сестра Томми,— объяснила она.— Я должна знать, кто его убил.
— Вот он перед тобой, дорогая,— сказала Луиза Маккей.— Посмотри на него хорошенько.
Тарбок погрозил ей кулаком.
— Еще одно слово,— пригрозил он,— и ты получишь. _
— Конечно,— согласилась она.— Почему бы тебе вообще не убить меня? Почему бы не убить меня, как гы убил Томми?
Тарбок даже приподнялся на носки, пытаясь справиться с охватившей его яростью. Казалось, он действительно может убить ее или, по крайней мере, стукнуть хорошенько, если немедленно не разрядить обстановку. Поэтому я сказал как можно спокойнее и небрежнее:
1
Сыщик, герой романов Р. Стаута, который расследует преступления, не выходя из дома (