Я сосредоточилась, чтобы не закатить глаза.
– Хорошо ему.
– Может, и тебе там больше понравится.
– А может, и нет, – сухо бросила я. Мы с папой и мамой уже раз двадцать об этом спорили, и мне сей разговор порядком надоел. Они хотели, чтобы я поступила в Йель. Ноги моей там не будет. Мы злились, а заканчивалась дискуссия разочарованием и обреченностью. По всей вероятности, родители не оставят надежд на колледж Лиги плюща, пока я не получу диплом.
– Там рядом с тобой будут люди твоего круга, – вмешался папа.
Я посмотрела на отца угрюмо. Почему они завели ту же песню именно сейчас? Вечер казался таким приятным до сего момента.
– Я и так среди людей своего круга. Все мои однокурсники изучают юриспруденцию, как и в Йеле.
– Не смеши меня. Это и сравнивать нельзя, – разозлился отец.
– Почему же? – дерзко осведомилась я. – Потому что они не прячут под матрасами семизначные суммы?
– Дело не в деньгах, – отрезала мама, покачав головой, при этом свет от люстры изящно преломился в ее бриллиантовых серьгах, которые стоили как небольшой автомобиль. – У этих людей совсем другая жизнь. Их воспитывали не так, как тебя.
– И правда, например, не в гомофобных семьях.
– Михаэлла! – рявкнул отец, гневно сверкнув глазами. Я изрекла слово на букву «Г», с которым родители не хотели иметь ничего общего, впрочем, как и с сыном-геем. Какая ирония.
Я ответила отцу упрямым взглядом. Я не хотела этого произносить: просто сорвалось с языка. Но такова реальность, и я не собиралась извиняться за правду и тем более брать свои слова назад. Иначе я выставлю себя ничем не лучше родителей.
Мама хмыкнула.
– Успокойся, Грэм. Ничего же не случилось.
Она взяла его за руку. Некоторое время отец никак не реагировал на прикосновение, а только продолжал в упор смотреть на меня, но наконец он отвел взгляд и расслабил плечи.
– Прости, – вздохнул он. – Я не хотел срываться.
– Извинения приняты, – с улыбкой промурлыкала мама, выжидающе посмотрев на меня: требование недвусмысленно.
Но я не собиралась говорить то, что она хотела услышать.
Я просто молча взглянула на мать, а она нахмурила брови – этому взгляду она научилась за долгие годы работы в суде и могла выдерживать его бесконечно. Но мы не в зале суда, я – не подсудимая, поэтому маме пришлось в конце концов разочарованно отвернуться.
Как же я устала! Да и сердце у меня измучилось. Полусонная, я поднималась к себе, не слыша ни звука, кроме скрипа ступеней. Деревянные половицы холодили босые ступни: высоченные каблуки я сбросила еще в машине, после долгих часов на ногах болели пальцы и пятки.
После ссоры с родителями я отправилась в «Супернову». В тот вечер клуб оказался забит до отказа. С напускной улыбкой я слилась с толпой счастливых людей, расспрашивая всех об Эдриане и показывая его фотографию. С надеждой я вглядывалась в лица, ожидая увидеть блеск в глазах, который подсказал бы, что Эдриана узнали. Тщетно. Ни одна живая душа его не видела – так повторялось из раза в раз, но почему-то именно сегодня меня будто ножом по сердцу полоснули. Это из-за ужина у родителей? Или потому, что в толпе в клубе меня грызло одиночество? А может, я просто впервые с тех пор, как начала поиски брата, вернулась поздно вечером в пустую квартиру? Одинокая и измученная несбывшимися надеждами.
Тяжело вздохнув, я преодолела последнюю ступеньку и потянулась к связке ключей, чтобы отыскать нужный, как вдруг свет в коридоре погас.
Да чтоб тебя! Отчаявшись и смирившись, я запрокинула голову и глубоко вздохнула, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. Неужели я действительно поверила, что судьба сегодня на моей стороне? Я так жестоко ошиблась. Она только водила меня за нос: вот тебе, последнюю лекцию отменили. Зато весь оставшийся день будет на редкость скверным.
Вот уж спасибо.
Глаза привыкли к темноте, и я разобрала, что она вовсе не кромешная: из-под двери квартиры Джулиана на лестничную площадку проникал тусклый свет. Осторожно пробираясь вдоль стены, я нащупала выключатель. Ожили мигающие на потолке лампы.
Вставив ключ в замочную скважину, я заметила записку, приклеенную к двери.
Просто оставь посылку возле двери.
Джулиан