Я быстро оделась, и ее спустили вниз и обратно в спортзал. Все выглядело одинаково. Нацисты все еще патрулировали. Женщины и другие дети все еще сидели на своих одеялах, ожидая. я едва удержалась от бега к одеялу, где сидели мама и бабушка, играя с Анечкой.
«Милада!» Тереза обняла меня, и Анечка протянула маленькую руку, чтобы коснуться моего лица, когда я рухнула на наше одеяло. Все мое тело неудержимо дрожало. Мама отозвала Терезу к своему одеялу, и бабушка обняла меня, позволяя мне прислонить голову к ее плечу. Мама погладила меня по волосам.
"Мама", сказала я.
"Да, Милада?"
«Там были врачи. Они слушали мое сердце и смотрели мне в рот, но потом они смотрели на мои волосы и мои глаза и измеряли мой нос. Они тоже это делали здесь?»
"Нет, Милада," ответила она.
Я внимательно посмотрела на нее. «мне не понравилось, как они касались моих волос, мама. У всех детей были светлые волосы».
Взгляд прошел между мамой и бабичкой. «Возможно, они осматривали детей, чтобы убедиться, что вы здоровы для трудового лагеря», - сказала бабушка.
«Но .» Было трудно задать вопрос, в котором нуждалась я. "Мы не вернемся домой, не так ли?" я почувствовала комок в моем горле.
«Я не знает, Милада. я не знает», - ответила бабушка, отводя взгляд от меня и моего вопроса.
***
Мы оставались в спортзале до конца дня и ночи и до третьего дня. Напряжение возросло. Сено, которое пахло сначала сладко и привлекательно, теперь стало острым, поглотив кислый запах нашего беспокойства и страха. Все сердились и нетерпеливы.
"Я хочет увидеть моего мужа!" Миссис Янечек кричала на соседку. «Я хочет увидеть моих сыновей. Жду, жду. я устала от этого ожидания!»
Я устала считать вещи, устала разговаривать с друзьями, устала притворяться, что у нас еще будет день рождения Терезы. Каждая часть меня была уставшей. я три дня была в одной одежде, почти ничего не ела. Мама огрызнулась на меня, потому что я не пришла достаточно быстро, когда она вызвала меня из Терезы. И даже Анечка суетилась. я не думала, что я выдержит еще один день ожидания в спортзале.
Наконец, когда солнце сползало по окнам, нацисты начали выкрикивать приказы.
Все стояли, собирая то немногое, что у них было. Мама подтянула меня, взяла одеяло Анечки. "Мы идем сейчас, Милада."
Я почувствовала прилив облегчения. я просто хотела уйти, чтобы иметь возможность передвигаться, видеть папу и Джаро, возможно, даже снова спать в своей постели. я стояла нетерпеливо, внезапно чувствуя себя почти веселой. я помогла маме сложить одеяло, а бабушке стряхнуть сено с ее платья. Возможно, мы были в конце этого кошмара.
Один из охранников выкрикнул другое командование на немецком языке, и мама остановилась, застыв, ее лицо напряглось.
"Что он сказал, мама? Что он сказал?" я расстроена, что я не могла понять слов нацистов.
«Он сказал, что мы все пойдем на работу, чтобы увидеться с мужьями, но дети поедут отдельно, в более комфортабельном автобусе». Она прикусила нижнюю губу, и я почувствовала, как сжался мой живот. я не заботилась о комфорте. я останется с мамой, бабушкой и Анечкой. я схватила маму за руку и сжала. Вокруг нас матери притягивали к себе детей, и все стояли, ожидая снова, как гигантские часы с кукушкой, остановившиеся в середине звонка.
Затем нацист отнял маленькую девочку от своей матери.
"Нет! Нет! Мой ребенок!" ее мать закричала, и заклинание было нарушено. Все начали бегать и кричать, часы с кукушкой возвращались в хаотическое движение.
Матери схватили своих детей, в то время как нацисты пытались их оттащить. Все было расплывчатым движением и шумом, пока в спортзале не прозвучал выстрел, громкий, чистый и заостренный. Мы все упали на землю в молчании.
Нацист, который стрелял из пистолета, говорил медленно и громко, давая понять, что у нас нет выбора. Каждый охранник вытащил свой пистолет и был готов.
бабушка крепко сжала меня, касаясь места на моей рубашке, где она приколола свою гранатовую звезду и поцеловала меня в лоб.
Потом мама притянула меня к себе. "Я любит тебя, Милада."
"Я любит тебя, мама." Когда она схватила меня за руку, я почувствовала, как солдат обхватил меня за талию, оттащив от меня. «Нет!» я закричала. Но мои ноги были подняты с земли, и на этот раз моя рука, а не папа, растягивалась и растягивалась, пока я больше не могла касаться мамы.
Я продолжала тянуться к ней, даже когда солдат вывел меня за дверь спортзала, под вечерним солнцем и в ожидающий автобус.
Я стояла в передней части автобуса на шатких коленях, чувствуя головокружение и тошноту в животе. Автобус был совершенно пуст, за исключением двух нацисток, водителя и еще одной девушки из Лидице, которые сидели, глядя на меня с заднего сиденья. Это был Ружа.