Она скатилась с него. В ней не осталось ни капли силы. Подмышками виднелись пятна пота. Пятна рвоты и мочи Шая покрывали её комбинезон. Асаф почувствовал её запах и знал, что она тоже чувствует его запах. Она лежала, глядя на Асафа этими своими глазами, которые видели слишком много. Совершенно распахнутым взглядом. У неё было чувство, что она вся обнажена перед ним, и это её не трогало, и не было сил понять, что с ней происходит. Вначале, например, её беспокоило, что он видит наготу Шая; и из-за самого Шая, личная неприкосновенность которого была нарушена, но также и потому, что что-то в ней самой обнажалось, когда обнажалось тело её брата, материя, из которой сделана и она сама. За несколько таких часов она к этому привыкла. Теперь она пыталась поспать. Услышала, что Асаф тихо встал и опять подошёл к выходу. Прислушавшись к себе и не почувствовав страха, что он сбежит, она подумала, что они, очевидно, всё-таки перешли вместе какую-то границу. Он вышел наружу. Тьма поглотила его. Динка поднялась и тоже посмотрела. Прошла минута, ещё одна. Тамар отважно подумала, что это очень хорошо, пусть немного проветрится. Пусть даже прогуляется. Может, он вообще пописать вышел? Ещё одна минута прошла. Снаружи не было слышно никаких шагов. Тамар сказала себе, что она всегда будет ему благодарна за то, что он уже сделал, даже если он не вернётся. Потом с удивлением подумала, что не знает его фамилии. Динка начала мотать хвостом, поднимая с пола пыль. Асаф вернулся, проявился из темноты. Динка опять улеглась, а к Тамар вернулось дыхание. Он подошёл и осторожно лёг поперёк матраца, не касаясь её. Она вдруг ощутила, какое удовольствие можно получить даже от хорошего дыхания, она слушала его тихое дыхание, и это почему-то делало её счастливой. Она подумала, что это странный способ познакомиться с кем-то. Подружиться с ним. Ведь это то, что происходит с нами, осторожно подумала она, мы тоже понемногу становимся друзьями, приближаемся друг к другу, непонятно как, ведь мы почти не разговариваем, почти не знакомы, и почти ничего между нами не происходит. Сейчас, когда он лежал так близко, её даже забавляла мысль, что она ничего о нём не знает, где он живёт, например, где учится, есть ли у него друзья, или подруга, ничего о нём ей не известно, и всё же она чувствовала, что кое-что она уже про него знает, и этого ясного и твёрдого знания ей в настоящее время вполне достаточно.
Бывали минуты, когда её коробило это смешение сфер, это чувство, что здесь, возможно, происходит что-то новое, в то время как она обязана быть абсолютно преданной Шаю, не отвлекаясь ни на что. Она была слишком усталой, чтобы точно определить для себя, в чём проблема, в другие времена она, конечно, поспешила бы отточить для себя точную формулировку, острую, как нож, но сейчас у неё не было на это ни сил, ни желания, она только знала, что тут какой-то диссонанс: как будто Шай в некоторые минуты служил только средством, связывающим это новое. Ну вот. Она всё-таки сумела это сформулировать. Она испугалась, села на минутку, глядя в пространство пещеры, увидела затухающее мерцание аварийной лампы, убедилась, что Шай спит, и Динка спит, а Асаф смотрит на неё. Снова легла. Досаднее всего было думать, что Шай даже не замечает того, что витает здесь в воздухе вокруг него. Или, может быть, всё только в её воображении? Может быть, это опять её романтические фантазии, и Асаф совсем ни при чём? Может, он просто хороший парень, который почему-то решил ей помочь? Безмерно усталая, она повернулась, и её рука коснулась груди Асафа. Ой, извини; ничего; я на минутку забыла, что ты здесь; а где же мне быть; я немного посплю, хорошо? Поспи, ты совсем не спала эти два дня, правда? Я не помню, кажется, нет; спи, я посторожу.
И когда он сказал ей, спи, я посторожу, когда так легко и мягко снял с неё груз стояния на посту – нет, лучше ей сейчас об этом не думать. Она чуть не поддалась страшному давлению, сжимающему ей горло, всё ему рассказать, разгрузить немного всё то, что было с ней с тех пор, как она отправилась в путь, и что было с ней здесь в пещере, с Шаем, в эти проклятые два дня; потому что, если существует ад, подумала она, это было здесь, в эти два дня, наедине с ним, пока не пришёл Асаф. Но она чувствовала, что стоит ей только открыть рот, только ещё одну царапинку нанести на свой панцирь, как из неё вырвется такой поток, который моментально её разрушит, а ей нельзя этого пока, нельзя. И, кроме того, сказала она себе с лёгким испугом, она действительно почти его не знает.
Она повернулась на бок, к нему лицом, почувствовала запах его пота и подумала, как приятно будет выкупаться, когда всё закончится. Может быть, они ещё раз встретятся после этого во внешнем мире, скажем, в кафе, придут вымытые, с чистой головой, надушенные. Расскажут друг другу, кто они на самом деле. Может, она купит ему, в качестве шутливого знака благодарности, какой-нибудь дорогой дезодорант. Вот, она опять не думала о Шае и позволила себе помечтать. Как будто всегда кто-то должен быть жертвой, подумала она, чтобы другие могли начать что-то новое. О чём ты говоришь, попеняла она себе, какое новое? Он совсем не думает ни о чём таком с тобой. С этими путаными мыслями она заснула, как была, на земле.
Асаф сел и посмотрел на неё спящую, и его сердце устремилось к ней. Он хотел укрыть её, смахнуть пыль с её лица. Сделать для неё что-то хорошее. Самое лучшее, что он мог для неё сделать – не будить её. Поэтому он не двигался. Только смотрел на неё пристально, не отрываясь, и думал, как она красива. Она вздохнула и свернулась калачиком, подложив под голову обе ладони. У неё были длинные тонкие пальцы. Её грязную щиколотку охватывала тоненькая серебряная цепочка, почти невидимая, он смотрел на неё и не мог насмотреться. Он мысленно разговаривал с ней, вёл оживлённую беседу: знаешь, что таких глаз, как у тебя, я никогда не видел? Да, мне уже говорили и, кстати, знаешь, отчего они стали такими? Оттого, что ты смотрела на мир удивлённо? Ой, с тобой невозможно! Ты просто всё прочитал, правда? Нет, только несколько страниц, урывками; так нечестно, что ты знаешь обо мне такое, а я о тебе ничего не знаю! Ты бы, например, согласился, чтобы я прочитала твой дневник? У меня нет дневника. Но если бы был? Если бы был?.. Да, если бы был, ты бы согласился? Но зачем тебе мой дневник? Я и так могу тебе всё рассказать.
Она приоткрыла глаз, увидела, что он улыбается про себя, и его пальцы по-детски сцеплены, будто загадывает желание, и снова уснула, успокоенная. Асаф встал. Потянулся. Подумал, что на каком-то этапе, не позднее, чем завтра, ему необходимо будет выйти, чтобы позвонить Носорогу и родителям в Америку, пока Носорог не вызвал всю израильскую полицию. Эта мысль вызвала в нём раздражение. Мир протянул извне холодную руку и тронул его за плечо. Снова возник вопрос, как рассказать Носорогу о Рели. Сейчас это казалось ещё сложнее, и он не знал, почему: может, он вдруг понял, что до сих пор не осознавал и ничтожной доли того, что чувствовал Носорог к его сестре? Может быть. Но, может быть, и Рели было трудно с Носорогом, осторожно подумал он и занялся аварийным освещением, неоновая лампа которого начала тускнеть. Он обшарил пещеру и нашёл пакетик с батарейками, приготовленный Тамар. Сразу же увидел, что она купила не те батарейки. Вспомнил, что всегда в душе обвинял Рели в недостаточной любви к Носорогу. Ему, да и всем, в сущности, всегда было ясно, что Носорог любит сильнее, и что невозможно сравниться с ним во всей его любви, заботе и щедрости к ней. Он порылся среди продуктов и консервных банок, нашёл несколько пачек печенья, плотно запечатанных жёсткими зажимами и начал обдирать с них целлофановую обёртку. Мысли не давали ему покоя. Например, Носорог всё время повторял, как он скучает по Рели, так что это уже стало каким-то ритуалом, неизбежной частью их разговоров. Асаф мог повторить слово в слово жалобы Носорога о том, как он потерял Рели, и какую непоправимую ошибку он совершил, что не настоял на их свадьбе сразу же после армии, и каким идиотом он был, когда согласился на её поездку в Америку. Он вытащил металлические проволочки из целлофановых обёрток и скрутил их, образовав два длинных проводка. Из кармана джинсов вытащил рулон чёрной липкой ленты ("Изолента – это тоже, как носовой платок", - говорил его папа), потом сложил вместе шесть маленьких батареек, минус к минусу, плюс к плюсу. Сказать по правде – он приклеил проводки к батарейкам, а их концы подсоединил к лампе, теперь порядок – они никогда в своих беседах не говорили о самой Рели, что она чувствует, подумал Асаф, и ощутил угрызения совести, не понимая почему, за кого из них двоих, испугался, что этими мыслями он как бы предаёт Носорога, и тут же направил себя на размышления о том, что должно произойти, и как Носорог выдержит новости из Америки, как сможет жить дальше, если та, кого он так любит, не будет с ним?