История раскрывала и нежелание Да Винчи выдавать заказчика. Сам Забой, может, и не настолько страшен, а вот мести его авторитетных дружков художник опасался не напрасно. Да и про Забоя Гуров начитался сполна, запросив его дело из архива. Судимостей за ним ранее не числилось, но характеристику участковый инспектор, на земле которого проживал Забой, дал такую, что людям со слабым сердцем лучше бы ее не читать. До первой ходки Забой проходил как соучастник, минимум, по шести эпизодам. Каким-то образом богатеньким родителям юного преступника удавалось до поры улаживать проблемы сына, не доводя дело до суда.
В арсенале Забоя числились разбойные нападения с применением холодного оружия, нанесение тяжких телесных, пытки и даже убийства, но всякий раз вину за совершенное преступление брал на себя кто-то другой, только не Забой. Он оказывался вроде как не при делах. Свидетель, который ничего не видел и ничего не слышал, совершенно случайно оказавшийся не в том месте, не в то время. Вот как-то так.
На этот раз крутой папаша отмазать сынка не смог, слишком веские улики против него собрала следственная бригада. И все же срок он получил минимальный, правда, пошел на лишение свободы, но не на строгий режим. Через три месяца его перевели на поселение.
Теперь нужно было придумать, как выудить из Забоя информацию о ножах, не подставляя Да Винчи. Из Твери Забоя перевели ближе к Москве, и сейчас он пребывал в Зеленоградской колонии-поселении, что играло на руку Гурову: к нему ближе — от Да Винчи дальше. На этом благоприятные условия заканчивались. Лев прекрасно понимал, что приехать к Забою просто так и потребовать отчет о ножах — совершеннейшая нелепица. Не станет тот с ним общаться, нужно особый подход к нему искать. Вон художник, и не рецидивист, и не убийца, а без Абилова на Гурова даже не взглянул бы.
Вместе с Крячко они начали обрабатывать своих осведомителей, их друзей и приятелей, задействовали всех коллег, пытаясь отыскать человека, который мог бы свести их с Забоем. К восьми вечера задача все еще оставалась нерешенной. Гуров связывался с Зеленоградом, там пообещали помочь, правда, предупредили, что особо надеяться на успех не стоит. Забой — мужик скрытный, друзей у него немного, а ради приятелей он и пальцем не пошевелит.
Ситуация зашла в тупик, и тут пришла помощь откуда не ждали. Вдруг расстарался генерал Орлов, у которого в Зеленоградской колонии-поселении служил знакомый. Когда-то он проходил практику под началом генерала, впоследствии ушел из органов в систему исполнения наказаний, но связь с Орловым поддерживал, и, что более важно, генерал его слову безоговорочно доверял.
Этот приятель заявил, что Забой уже больше месяца прохлаждается в больничке, причем не в специализированном учреждении при тюрьме, а в самой обычной московской больнице. Положили вроде бы с камнями в почках, увезли из колонии-поселения с жутким приступом, и теперь все продлевают и продлевают срок лечения. Начальник колонии связывался с лечащим врачом, но тот запретил заводить речь о переводе. Отказ аргументировал тем, что во время переезда камень может пойти, что приведет к летальному исходу. Оно кому-то надо? Получалось, что во время совершения преступления Забой оказался почти на вольных хлебах.
Тот же знакомый генерала дал наводку на бывшую невесту Забоя, снабдив оперов трогательной историей любви уголовника и школьной учительницы и приложив к рассказу адрес проживания девушки. И тут мнения напарников разошлись. Гуров стоял на том, что использовать чувства девушки для достижения своей цели неэтично, Крячко же убеждал его, что при расследовании убийства не стоит проявлять излишнюю щепетильность. Сошлись на следующем: к девушке они поедут, ситуацию ей изложат, и если она добровольно согласится помочь, значит, попытаются выйти на Забоя через нее. Если же наотрез откажется, будут искать другой выход.
В этот же день опера выехали в Подольск, где жила Оксана Кухарева. До Подольска езды чуть больше часа, на место прибыли к четырем вечера. Не надеясь застать учительницу в будний день дома, поехали сразу в школу. Рассчитали верно, у Кухаревой только-только закончился последний урок, оставались кое-какие текущие дела, так что домой она еще не собиралась, но побеседовать с операми могла.