Она со стоном отвернулась от портрета, начался новый приступ боли. Лимон и анисовый чай совсем не помогли, хотя и были сделаны по бабушкиному рецепту, который всегда действовал. Обхватив живот обеими руками, она поплелась в кухню. Она подумала, что ей нужно принять те таблетки, которые прислал им школьный врач для лечения фурункулов у Риты. Тогда она не стала открывать лекарство, сделала девочке припарки из плюща и соленого сала.
Сосредоточившись на своей цели, раздираемая болью, она не замечала стоявшую у плиты Хуаниту, пока та не спросила:
— Ну что, закончила разговаривать сама с собой?
— Я вовсе не разговаривала…
— Что у меня, ушей нет? Я слышала, как ты бормотала и стонала у себя, будто ненормальная.
Миссис Розарио села, скорчившись, за кухонным столом. Боль становилась все сильнее, превращаясь в безжалостное существо, колотившее ее по всем внутренностям, но она знала, что должна поговорить с дочерью именно сейчас. Мистер Харкер ее предупредил, он был просто в ярости оттого, что девочка вернулась.
Воздуха катастрофически не хватало. Хуанита разожгла плиту, чтобы приготовить какой-нибудь еды на ужин, но окно открывать не стала, хотя и должна была бы это сделать. Миссис Розарио дотащилась до окна и распахнула его, потом жадно глотала ртом холодный ночной воздух.
— Где дети? — спросила Хуанита. — Что ты с ними сделала?
— Они у Брустеров.
— Почему они не спят у себя дома?
— Я не хотела, чтобы они ненароком подслушали то, что я собираюсь тебе сказать. — Миссис Розарио вернулась за стол и заставила себя сесть прямо. Она прекрасно знала, как могла отреагировать ее дочь при виде потерявшей силы матери. — Мужчина, который был с тобой, — где он?
— Ему надо кое-что сделать, потом он вернется.
— Сюда?
— Почему бы нет?
— Ты не должна его впускать. Это очень плохой человек. Он все врет. Даже про свое имя. Он не Фостер, а Филдинг.
Хуанита попыталась скрыть раздражение, недоуменно пожав плечами:
— Ну и наплевать. Какая разница…
— Ты ему о чем-нибудь рассказывала?
— Конечно. Я сказала, что у меня болят ноги, а он посоветовал мне снять туфли, и я их сняла…
— У нас нет времени для твоего нахальства, — проговорила миссис Розарио очень тихим голосом. Все ее силы ушли на то, чтобы скрыть от дочери свое плохое самочувствие, но даже в ее шепоте была ярость.
Хуанита почувствовала это и возмутилась. Она побаивалась свою старую мать, которая могла натравить на нее святых и чертей, и страх ее усиливался еще и оттого, что она слишком много рассказала о себе Филдингу.
— Я ни словечка ему не сказала. Вот ей-Богу!
— Он спрашивал тебя про дядю Карлоса?
— Нет.
— Про Поля?
— Нет.
— Хуанита, послушай меня, на этот раз мне нужна только правда.
— Клянусь Святой Марией!
— В чем ты клянешься Святой Марией?
Лицо Хуаниты было совершенно бесстрастно:
— В чем хочешь.
— Хуанита, ты меня боишься? Ты боишься сказать правду? Я чувствую, ты пила вино. Может, ты выпила и забыла, что именно ты ему рассказала?
— Я не сказала ему ни словечка.
— Ни о Поле, ни о Карлосе?
— Клянусь Святой Марией!
Губы миссис Розарио бесшумно шевелились, когда она смиренно склонила голову и перекрестилась. Знакомый жест разбудил в Хуаните неприятные воспоминания, они обрушились на нее как горный камнепад, сметая на своем пути все страхи.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я вру, старая ведьма! — закричала она.
— Тсс. Не надо говорить так громко. Кто-нибудь может…
— А мне плевать! Мне нечего скрывать! Есть кое-что, о чем ты не хочешь рассказывать!
— Прошу тебя. Нам надо спокойно поговорить, мы…
— Несмотря на все твои стоны и плачи, на все обращения к Всемогущему Господу, ты ведь ничем не лучше, чем мы, простые смертные. Верно?
— Верно, верно. Я ничем не лучше вас.
Комната наполнилась резким смехом молодой женщины: