— Значит, он как-то выяснил.
— Ладно. Значит, он как-то выяснил. А мне что за дело? Я не совершила ничего противозаконного. С какой стати я должна бежать?
— Может быть, — продолжал Филдинг, тщательно подбирая слова, — ты оказалась вовлечена в какую-то игру, о которой сама ничего не знаешь?
— Например?
— Объяснить тебе ничего не могу. — Себе он тоже ничего не мог объяснить, в его схеме оказалось слишком много белых пятен, которые следовало заполнить. Как только он их закроет, долг его будет исполнен, и он сможет двинуться дальше. Важнее всего избавиться от этой девицы. Она слишком бросается в глаза, а ему нужно двигаться быстро и налегке, не то, в случае неудачи, придется отправиться очень далеко.
Удача. Филдинг верил в удачу, как другие верят в Бога, родину или мать. Удаче он приписывал все свои победы, ее же обвинял в поражениях. Несколько раз на дню он трогал свисавшую с цепочки часов заячью лапку, ожидая от этого крохотного кусочка кости и шерсти невиданных чудес, но никогда не жаловался, если чуда не случалось. Его необычайный фатализм страшно озадачивал вторую жену и ужасно раздражал первую. Грядущую катастрофу он чувствовал столь же отчетливо, как и предстоящий запой. И то, и другое было, в его разумении, вещами, находившимися вне человеческого контроля, над которыми у него не было власти. Что бы ни случилось, как бы ни выпали кости, куда бы ни упал шарик, как бы ни разломилось печенье — все это зависело от степени везения или невезения. Степень его собственной ответственности была не больше, чем у лапки, прикрепленной к цепочке часов.
— Почему же ты не можешь мне объяснить? — спросила Хуанита.
— Потому что не могу.
— Мне надоели все эти намеки. Можно подумать, меня собираются убить. Я ничего не боюсь. Меня некому убивать. Меня никто не ненавидит, только если моя мамаша, ну и Джо иногда, ну, может, еще кто-нибудь.
— Я не говорил, что тебя собираются убить.
— А прозвучало именно так.
— Я только сказал, чтобы ты была поосторожнее.
— Как, черт побери, я могу быть поосторожнее, если даже не знаю, кого или чего мне опасаться. — Она почти легла грудью на стол и пристально посмотрела на него совершенно трезвыми глазами. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты обыкновенный псих.
Филдинг не обиделся. Напротив, он был очень доволен. Обозвав его психом, Хуанита тем самым освободила его от какого бы то ни было чувства ответственности по отношению к ней. То, что он собирался сделать, показалось легким, даже неизбежным: «Она обозвала меня психом, что ж, тогда я имею полное право украсть ее машину».
Единственная проблема заключалась в том, чтобы на несколько минут удалить Хуаниту из-за стола, причем таким образом, чтобы сумочка с ключами осталась здесь.
— Тебе лучше позвонить миссис Брустер, — сказал он решительно.
— Зачем еще?
— Для твоей же пользы. Я тут ни при чем — ты должна узнать у нее все, что можно, про тех двоих, что тебя разыскивали.
— Я не хочу с ней разговаривать. Она всегда командует.
— Как хочешь. Но если ты передумаешь… — он вытащил из кармана десятицентовик и положил перед ней.
Хуанита посмотрела на монету с жадностью маленького ребенка:
— Я не знаю, что ей сказать.
— Пусть говорит она сама.
— Может, она наврала про этих двоих и хочет только, чтобы я испугалась и прибежала домой?
— Не думаю. По-моему, она твой верный друг.
Монета в десять центов решила все. Хуанита смахнула ее со стола небрежным жестом профессиональной официантки.
— Пригляди, пожалуйста, за моей сумочкой.
— Ладно.
— Я сейчас вернусь.
— Конечно.
Покачиваясь, она двинулась к кабинке телефона, зажатой между краем стойки бара и дверью в кухню. Филдинг ждал, поглаживая лапку мягко и нежно, как живого зверька. Все снова зависело от удачи: сможет ли Хуанита вспомнить номер миссис Брустер сразу или ей придется искать его в справочнике. Если она начнет искать, он получит секунд тридцать-сорок, чтобы открыть сумочку, найти среди всякого добра ключи и дойти до входной двери. Если она наберет номер сразу, ничего не остается, как схватить сумочку и бежать к выходу. Кто знает, удастся ли ему проскочить бармена и тех посетителей, которых он сейчас обслуживает. После нескольких стаканов спиртного в Филдинге просыпалась сентиментальность, еще пара-тройка, и она исчезала окончательно, но сейчас ему претила мысль украсть дамскую сумочку. Машина — совсем другое дело. За свою жизнь он украл не одну машину, обманул не одну женщину. Но ни разу он не крал женских сумочек. Кроме того, кража сумочки представлялась довольно рискованным делом: она слишком велика, чтобы спрятать ее в карман или под пиджак. Похоже, оставался единственно возможный вариант — высыпать ее содержимое на стоящий рядом стул, забрать ключи и снова положить сумочку на место. Вся операция потребует не более четырех-пяти секунд…