– Возможно, тот, другой...
– Другой? – кричит Улисс. – Муж?
Я воздел руки к небу.
– Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.
Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:
– В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Вначале я иду наощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой... И с вами будет так же. Вот увидите!
Улисс качает головой.
– Будет ли? Уж и не знаю...
– Да, да, надо искать! Надо проявить упорство! Знаете, у меня есть опыт.
– Знаю, это ваша профессия, – с горечью замечает Улисс. – Можно подумать, вас это расследование забавляет.
– Не забавляет. Оно захватило меня целиком!
И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.
– Ну, а меня, – визжит он, – меня эта игра изматывает. Потому что, в конечном счете, игрушка – это я! Ваша игрушка!
Может, он понял? Нет, не думаю. Это звериный инстинкт каким-то образом наводит его на след. Исключено, чтоб он мог догадаться, что руководит мною в действительности.
– Кукла – вот что я такое! – продолжает он в ярости. – Петрушка, на которого примеряют пиджаки, костюмы! И заставляют играть роли! Толкают влево, вправо и смотрят, что из этого получится! А потом вы наконец решитесь! Выберете то, что покажется вам наилучшим для романа.
– Я? Я абсолютно ничего не решаю, – говорю я сухо. – Решает чемодан!
– Чемодан? – стонет он. – Мне почему-то хочется его закрыть, этот чемодан! Он заставляет меня думать о кровавом сундуке: открываешь его, а там внутри – мертвая женщина.
Я покачиваю головой с видом старого мудреца.
– Знаете ли, в прошлом каждого человека есть покойники и покойницы.
Вдруг он начинает кружиться по комнате, размахивая руками.
– Да, вот только эта... эта покойница, не знаю почему, внушает мне страх.
Он смотрит по очереди на все двери, которые есть в комнате, словно попал в ловушку. Я пугаюсь: он в таком состоянии, что может ускользнуть от меня. Но нет, он устремляется прямо к той яме, которая и была для него вырыта.
– Знаете, что Петрушка сделает теперь? – скрипуче произносит он. – Примерит брюки!
Я готов его расцеловать! Бедняга, он мнит себя хитрецом! Взяв брюки от костюма, которые я перекинул через спинку кресла, он бросает мне с плутоватым видом:
– Потому что, в конце концов, этот чемодан... Пиджак, ладно, он мне подходит. Но с пиджаками всегда проще. А вот брюки, особенно, сшитые по мерке... Быть может, выясниться, что брюки вовсе не мои!
– Можно подумать, что вы надеетесь на это, – мягко замечаю я.
Неожиданно весь его гнев проходит.
– В какой-то степени это так, – признается он. – Мне не нравится это письмо.
С брюками в руках он направляется в свою комнату, а я бросаю взгляд на чемодан, который так и стоит раскрытый посреди гостиной.
– Э, да в чемодане еще что-то есть!
Он останавливается, вяло поворачивается ко мне.
– Что именно? – он спрашивает устало.
– По-моему, это магнитофонная пленка. – Я достаю со дна чемодана коричневую катушку. – Вам известно, что такое магнитофон? С его помощью записывают голоса. Значит, пленка может оказаться очень важной. Хотите прослушать? У меня есть магнитофон.
На этот раз лицо Улисса ничего не выражает, а голос звучит бесстрастно.
– Если вы настаиваете, – говорит он. И добавляет, поднимая глаза к небу: – Что еще меня ожидает?
– Быть может, истина.
V
Он ушел в свою комнату примерять брюки, а я пока вытащил магнитофон, чтобы прослушать пленку.
В течение нескольких мгновений катушка вращается беззвучно, потом слышатся звуки рояля. «Первая арабеска» Дебюсси. Отличная запись.
Поскольку Улисс оставил дверь своей комнаты приоткрытой, я кричу:
– Вы слышите?
– Да, это рояль.
Смотри-ка, он не забыл рояль. Впрочем, я заметил, что он не забыл множество вещей. Но, правду сказать, амнезия – явление очень странное. Память исчезает не полностью. Она словно вершит отбор, отбрасывая то, что ее мучает или раздражает.
– Ну, как брюки?
– Еще минутку.
Сажусь в кресло и продолжаю с наслаждением слушать запись. Я обожаю Дебюсси. Это изобретатель джаза, никто только об этом не догадывается. Как раз в «Первой арабеске» есть синкопированная фраза – чисто блюзовый пассаж.
Однако я тут же встаю, мне не терпится узнать результат примерки.
– Так что же с брюками?
Проходит несколько секунд, затем слышу голос Улисса, невеселый его голос, в котором я различаю даже легкий оттенок грусти.
– Они сидят на мне идеально... У меня был прекрасный портной.
Я ликую вслух, не сдерживая эмоций.
– Значит, чемодан действительно ваш! И светловолосая женщина-это женщина из вашей жизни. Быть может, она любила музыку. Да, несомненно, любила. Она любила Дебюсси. Я очень хорошо ее себе представляю, в Лондоне, в этой маленькой гостинице, на берегу Темзы. При условии, конечно, что она смогла соединиться с Полем. С этим Полем из письма. Вы слышите меня, эй, Улисс?
Впервые я обращаюсь к нему, называя Улиссом. Он, наверное, удивлен – что это я вдруг? Тем более, что он, должно быть, забыл, кто такой Улисс. В любом случае, это не имеет значения, и я продолжаю с тем же пылом:
– Тот, «другой», очень даже мог встать им поперек дороги. Все усложняется! Прекрасное маленькое уравнение с тремя неизвестными! Тут не «три персонажа в поисках автора», а автор в поисках трех персонажей! Справимся, справимся, и не то видали!
Но в чем дело? Почему Улисс не показывает мне свои брюки? Из его комнаты не доносится ни звука. Чем он там может заниматься?
Тихонько подхожу к двери.
– Эй, вы еще здесь?
Неожиданно он появляется с маленьким блокнотом в руке, явно чем-то взволнованный.
– Это было в кармане брюк, – глухо произносит он, указывая на блокнот.
Похоже, находка основательно его потрясла. Иду к магнитофону и выключаю звук.
– Вот, блокнот, мосье! – говорит Улисс, приблизившись ко мне. – Я сейчас в этом блокноте кое-что прочитал. Что-то ужасное!
Он очень бледен, с трудом составляет фразы.
– Что именно? – интересуюсь я.
– Эта женщина... эта – из английской газеты... она не покончила с собой. Кто-то столкнул ее со скалы!
– Что вы говорите?
– Тут так и написано. Записи велись изо дня в день. Это что-то вроде дневника.
– Но поскольку вы нашли его в собственном кармане, значит, это ваш дневник!
– Да, мой! И поверьте, я рад этому. Ибо в таком случае женщину со скалы столкнул не я!
Он показывает мне блокнот. Это небольшая записная книжка. Страница, на которой она раскрыта, заполнена мелким, убористым почерком. В письме, найденном в чемодане, почерк совсем другой. Не похож он и на те каракули, которые продемонстрировал мне Улисс. Но мой аргумент остается в силе: почерк Улисса мог измениться после несчастного случая. Так или иначе, Улисс, видно, ни минуты не сомневался, что он автор этих записок. И пребывает в ужасном волнении.
– Мои записи – это обвинение, – задыхается он. – Я обвиняю одного человека.
– Вы обвиняете его в убийстве этой женщины?
– Да. Ее звали Франсуаза. А человек, которого я обвиняю, был ее любовником. А я, я – муж!
Черт возьми! Надо бы, наверное, внести во все это некоторый порядок. И вначале сопоставить новые данные с данными из «письма Поля».
– Значит «другой» – это вы, – говорю я. – «Другой», о котором идет речь в письме. Покажите-ка мне записи.
– Вы увидите, все это ясно и так ужасно. – Он протягивает мне блокнот. – Вот, взгляните, что я здесь написал: «Лондон, 11-ое марта».
Читаю:
– "Теперь я не боюсь, я знаю, что Франсуаза вернется ко мне. Она уже вернулась. Я вновь вижу ее там. Взгляд ее больших сиреневатых глаз полон замешательства и стыда. Ее глаза молили о прощении! Как я был прав, погнавшись за ними, приехав в Лондон и выследив их, сопровождая вплоть до этой мерзкой гостиницы. Я получил награду: это стыд, который отразился в твоих глазах, Франсуаза!"