– Быть может, это всего лишь мимолетное увлечение, – говорит он сладеньким голосом.
Плевать я хотел! «Мимолетное увлечение»! Еще одно выражение в духе буржуа, слащаво-лицемерное. Мадмуазель Дюшемоль, дочь нотариуса, училась играть на скрипке и обрюхатилась от своего учителя, но это «мимолетное увлечение», в си-бемоль-мажор!
– Мимолетное увлечение! – визгливо кричу я. – Нет, Андре Дюверже, нет, не целый же год! Ибо вот уже год, как ваша маленькая сестричка «развлекается» со своим возлюбленным!
– Ах, прошу вас!
Ну, право, как же я могу говорить такое! Он прямо весь багровеет. Он не любит, когда называют вещи своими именами, наш маленький Андре! Он предпочитает говорить о «мимолетном увлечении». Ну-ка, где она там, его жена, мадам Изабель Дюверже со своим прекрасным воспитанием, уложу ее сейчас тут на диван, и пусть П. Д. Ж узнает лично, что значит мимолетное! Ах, это мимолетное отнюдь не мимолетно!
– Год? – бормочет он. – Это в самом деле продолжалось целый год?
И он опять погружается в задумчивость, испытывая некоторое чувство изумления, чтобы не сказать восхищения. Ах эта Франсуаза, надо же, кто бы мог подумать! Какая смелость!
– А вы в этом уверены?
Я чувствую, что сейчас он потребует от меня деталей. Например, сколько раз они это проделывали. Ему бы узнать обо всем. О том, как я терпеливо вел свое расследование. О матроне из маленького отеля, которую я в конечном счете подкупил и которая с радостью мне обо всем докладывала. О разных хитрых обысках, которыми я занимался, и о том, как жестоко был вознагражден за это, обнаружив завернутую в шаль пачку писем от Поля Дамьена, пахнущую духами «Арпеж». О, аромат ее духов, окутавший любовное блеяние другого!
Я прочитал письма и снова завернул их в шаль, все, кроме одного, призывающего возлюбленную в Лондон. Почему я оставил себе именно это письмо? Потому что от него мне становилось особенно тошно? Или же я смутно надеялся встревожить Пюс, дать ей понять, что она разоблачена? Но она так ничего и не предприняла. Не пришла ко мне, чтобы ускорить развязку. Может, подумала, что потеряла письмо? Сколько вопросов осталось без ответа, вопросов, которые сегодня уже излишни.
По правде говоря, это письмо, где Поль зовет Франсуазу в Лондон, самое важное – мне хочется сказать – с юридической точки зрения. Оно устанавливает факт заранее обдуманного похищения. Поль Дамьен написал эти строчки незадолго до того, как был направлен на работу в лондонскую редакцию своей газеты. Наверняка именно тогда он задумал похитить у меня мою жену окончательно.
– Что вы собираетесь делать? – неожиданно спрашивает Андре.
Я не задерживаюсь с ответом:
– Потребовать развода.
Он резко подается назад. Развод – слово-табу для людей благонамеренных. Муж изменяет жене, жена – мужу, детям это известно, не секрет и для всех вокруг, но ради бога и всего святого, не вздумайте вмешиваться! Не трогайте, оставьте все, как есть! Это повредило бы делам, знаете, каковы клиенты. Развестись? Но что скажут в клубе? А дядя Эдуард, выставивший свою кандидатуру на предстоящих выборах черт знает где, как же с ним, вы непременно хотите, чтобы из-за вас он лишился голосов своих избирателей? Не извлекайте же этих людей, как бактерий, из их питательной среды. Сделайте, как Мальро: перекрасьте фасад, а если позади лупится штукатурка, прохожих это не касается.
– И все же одну вещь я никак не могу для себя уяснить, – говорит Андре, – какова моя роль во всей этой истории. Ночью по телефону вы сказали, что происходит нечто очень серьезное и что я должен обязательно приехать в Дьепп. Чем я в сущности могу быть вам полезен? Тем более, если вы хотите развестись.
Тут в нашей беседе наступает деликатный момент, и мне необходимо взвешивать каждое слово.
– Вот что, Андре. Я бы очень хотел, чтоб теперь все закончилось достойным образом, как подобает между интеллигентными людьми. Не будем смешными.
– Совершенно с вами согласен, – одобряет П. Д. Ж, надуваясь, как индюк.
– Но для этого мне нужны вы.
– Для чего именно?
– Для того, чтобы встретиться с Полем Дамьеном.
Мои слова производят эффект разорвавшейся бомбы, и он, словно оглушенный, широко раскрывает рот.
– Вы в самом деле хотите этого?
– Да, это необходимо, – говорю я. – Прежде всего потому, что я его не знаю, а мне ужасно любопытно с ним познакомиться.
– Но где вы хотите с ним увидеться? В Лондоне?
– Нет. Прямо здесь.
Вторая бомба. На этот раз Андре просто контужен.
– Здесь? – ошалело переспрашивает он.
– Да, здесь. Где я так часто думал о нем и так живо его воображал. А потом речь идет о наследовании, мой дорогой. В таких делах всегда возникает масса вопросов, которые необходимо урегулировать. Вообще-то не помешала бы такая традиция: любовники являются к мужьям просить руки их жен.
Ох, это ему совсем не нравится! Моя легкомысленная болтовня, мой деланный юмор. Он поджимает губы.
– Поистине меня восхищает ваше хладнокровие! А также, должен сказать, ваше безразличие.
Он вдруг принимает вид жандармского полковника. Но я быстро собью с него спесь.
– Не станете же вы меня упрекать, что я не задушил вашу сестру?
– Нет, но...
– Но вам хотелось видеть мои страдания...
– Я этого не говорю...
– Но думаете! Ну что ж, успокойтесь, я страдаю! По-своему, как, смею полагать, не свойственно другим.
– Действительно! – он снова поджимает губы. Он меня нервирует, а мне нельзя нервничать.
– Может, вы все-таки выслушаете мое предложение?
– Слушаю вас, – говорит он и усаживается, скрестив руки, ноги, а может, и пальцы на ногах.
Мне думается, что весь он вот так складывается, а в животе образуется комок, когда, скажем, к нему приходит делегация его служащих просить прибавки жалования. И вид у него, должно быть, такой же жизнерадостный.
Но раз он меня слушает, приступим!
– Так вот, Андре. Я бы очень хотел, чтобы вы мне оказали услугу и как можно скорее отправились в Лондон. Есть пароход сегодня вечером, в шесть часов.
Достаю из кармана конверт и сую его в руки Андре, не дожидаясь его согласия.
– В конверте адрес гостиницы, где они укрылись. Похоже, прелестный отельчик. С видом на Темзу.
На секунду прикрываю глаза и вижу этот малень-кий-отель-на-берегу-Темзы. О, ревность! Страшное цветное кино, где преобладает алый цвет крови, которую так хочется пролить!
– А если Поль Дамьен откажется встретиться с вами? – говорит мой шурин. – Если он откажется приехать в Дьепп.
Я весь внутренне напрягаюсь. Жестокость задуманного мною плана придает твердости моим словам.
– Вы скажете, что я буду ему очень обязан, если он избавит от путешествия меня. Откровенно говоря, я считаю, что он просто обязан это сделать.
А теперь немного лести:
– У меня уже был случай оценить ваши способности дипломата, Андре. Уверен, что вы сумеете его убедить.
И, наконец, будем чуточку необузданны, но не больше, чем необходимо:
– Разрешаю вам даже прибегнуть к угрозе. От моего имени, разумеется!
– Зачем его пугать? – Андре явно делается не по себе.
– Ему нечего опасаться, если он придет ко мне, Но на этом визите я настаиваю непременно! Это мой последний каприз. И поверьте, все будет в наилучшем виде. Если же он захочет уклониться, его ждут большие неприятности. Скажите это ему! Скажите! Это заставит его решиться!
Андре Дюверже пребывает в сомнении. Он ерзает в кресле. Ему вовсе не улыбается браться за дело, которое я ему доверил. Он представляет себе Поля Дамьена, здорового как бык, храбреца. Соблазнитель, несомненно, окружен ореолом, этаким ореолом наглеца, сдвинутым, как кепи легионера, чуть набекрень.
– А если мои слова не произведут на него впечатления? – бормочет Андре. – Если он не испугается угроз? Короче, если он твердо откажется встретиться с вами?