Урочище, куда назначили на работу Кардаша, лесоводы называли Каракумами, и это соответствовало истине. Первое, что он здесь увидел, была делянка, где внезапная буря свела на нет упорный труд кучки энтузиастов, которые наперекор стихии сажали и сажали сосну. Опустившись на колени, Кардаш разглядывал иссеченные песком, словно иголками исколотые, маленькие сосенки, выброшенные на только что наметенные песчаные сугробы. Он разгреб один из таких сугробов и в глубине его тоже нашел измятое, помертвевшее деревце.
Медленно, тяжело поднялся Кардаш и, стиснув зубы, на которых скрипел песок, погрозил кому-то кулаком. Пустыня? Но ведь вон растут пятилетние сосенки — выдержали, как солдаты, все атаки и штурмы. А дальше подняли свои зелено-колючие веточки десяти-двадцатилетние деревья — этим уже никакие бури, никакой зной не страшны. А еще дальше подпирают вершинами небо стройные сосны, которые стоят уже полстолетия и больше. Пускай это лишь маленькие оазисы, они являются бесспорным свидетельством того, что упорная, может быть, со стороны и незаметная борьба за каждую сосенку дает плодотворные результаты. Только леса могут оживить эти выжженные пески, только леса.
Больше столетия назад пришли сюда первые борцы с пустыней, первые лесоводы. Эстафета их упорной борьбы передавалась из поколения в поколение. И вот ныне эту эстафету подхватил коммунист Микола Кардаш, сын херсонского незаможника, павшего с пробитой головой на лесной полосе.
В полотняном костюме, в легких брезентовых сапогах, прикрыв голову широкополым брылем из доброй ржаной соломы, Кардаш часами бродил по пескам Казачьей Арены. Осматривая молодые посадки, он иной раз наклонялся к саженцам и вслух спрашивал:
— Тяжко, хлопчики? Терпите, воюйте. И поскорее пробивайтесь корнями в глубину — там влага.
А потом шел к старым соснам, испытавшим на своем веку немало невзгод, внимательно осматривал их стволы, грунт, в надежде овладеть тайной, которую так ревниво и хмуро скрывала от людей природа.
Ведь не всегда здесь была пустыня. Почти два с половиной тысячелетия тому назад у гирла Борисфена, как древние греки называли наш Днепр, путешествовал историк Геродот. Он описал чудесную лесную страну Гилею, он видел могучие боры, где росли такие гигантские сосны, что стрела, пущенная из лука лучшим стрелком, не достигала их вершин. В тех лесах водились птица и зверь. Все, что нужно человеку, он имел здесь в достатке.
Красивая легенда? Нет, историк древней Эллады оставил потомкам правдивое свидетельство. Тщательные исследования археологов, которые нашли на месте скифских и старославянских стоянок древесный уголь, подтверждают слова Геродота. Здесь стояли леса. Человек уничтожил их и был за это жестоко наказан. Богатейший край превратился в пустыню. Словно бешеные фурии, вырвались на волю злобные стихии — попробуй их укротить.
— Гилея, Гилея, — бормотал про себя Кардаш. — Ты должна снова ожить, восстать в новой красе, лесная сказка над берегами Днепра.
Прошло три года.
В начале апреля Кардаш получил в своих Каракумах два письма, оба неожиданных. Первое — из издательства, которое просило снова прислать рукопись, причем его уведомляли, что рукопись считается уже принятой и предисловие к книге будет писать П. Ю. Решетняк, новый директор Крутояровской научно-исследовательской станции. Под вторым письмом стояли подписи П. Ю. Решетняка и его заместителя по научной части Л. К. Шавловского. Кардаша запрашивали, не согласится ли он занять место старшего научного сотрудника в отделе полезащитного лесонасаждения. Если он согласен, то пусть пришлет заявление и анкету, после чего вопрос о его утверждении в этой должности будет окончательно решен управлением кадров министерства.
Письмо было сугубо официальное. Но под ним стояла подпись Панаса Юрьевича Решетняка, и, принимая во внимание это обстоятельство, Кардаш решил поехать в Крутояровку, так сказать, на разведку.
4
Шавловский встретил Кардаша очень приветливо, хотя сразу же незаметно перешел на «вы». Что ж, это и лучше. Они учились в одном институте, но никогда не были близки. Шавловский шел на два курса впереди Кардаша, и это тоже играло свою роль. Одним словом, фамильярное студенческое «ты» было сегодня неуместно.
Обожженный солнцем и ветрами, худой, высокий Кардаш и сейчас, в свои тридцать лет, выглядел студентом. Шавловский заметно изменился. Он пополнел, раздался в плечах. Взлохмаченный чуб заменила гладкая прическа, волосы поредели. Может быть, эта новая прическа, а может быть, что-то другое делали его довольно широкое лицо, с прямым носом, с внимательными, спокойными глазами, старше. Это впечатление усиливали неторопливая речь и уверенные, плавные движения.